по должности и вовсе превосходила его.

— Не побрезгуешь, присядешь рядом с нами?

— Не могу. Сначала — в штаб и только потом…

— Потом суп с котом. Глянь, что у нас есть…

— Раки? Мои любимые…

— Оне родимые… Ты того, землячка, ступай, но помни: через четверть часа от них останутся лишь рожки да ножки, одно лишь воспоминание! Надеюсь, приятное.

— А с чем вы их потребляете, братцы? — Она потянула носом и наконец-то разглядела канистру с пивом, точнее, вертевшегося возле неё одного из бойцов, — тучного и неповоротливого — именно его Володька определил "старшим по разливу". — Неужто с пивком?

— Так точно, товарищ капитан, с баварским-с. Ну, идите уже, идите, а то штабисты вас заждались.

— Ты так, да? А ещё друг называется! Земляк — святое для русского человека слово… Что ж, будь что будет, пропади оно всё пропадом…

— Вот это — правильное решение!

— Не зевай, Вова, — наливай! Ох, и вкуснотища… Где вы, миленькие мои, таких деликатесов набрали?

— Ясно, что не на Читинском пивном заводе.

— Понимаю.

— Фрицов раскулачили, пока они дремали. Подцепили пивко вместе с понтонами, и тю-тю — на Воркутю[65]. Знаешь такой город?

— Нет… Ах, какая шейка… А икра-то, икра… Это же просто чудо! — продолжала восхищаться Александра. — Нет, раки точно не фашистские!

— Наши. Ванька по ним — первейший спец! В нору руку запустил и тащит. То за усы, то за лапу, пардон — клешню… Только успевай подхватывать!

— Ну и где этот удалой потрошитель подводных дыр?

— Я здесь! — покраснел, как сваренный рак, поднимаясь во весь свой немалый рост, Громак.

— Молодец. Красавец, — с головы до пят окинув юношу беглым взглядом, оценила Самусенко. — От имени командования выношу тебе благодарность.

— Есть. Слушаюсь. Спасибо… — окончательно оробел храбрец, но быстро совладел с собой и закончил, как положено по новому Уставу: — Служу Советскому Союзу!

— Вольно… Имя у тебя есть?

— Так точно. Иван. То есть младший сержант Громак!

— Всего лишь младший? Товарищ капитан, Владимир Николаевич, дорогой… Срочно устранить это вопиющее упущение, немедленно исправить удручающее положение дел!

— Слушаюсь, Александра Григорьевна!

— Значит, ты брал их голыми руками, Ваня? — никак не унималась Самусенко.

— А как же иначе? — даже удивился Громак. — У нас на Украине это дело называется "печеровать", то есть шарить по печерам. Пещерам — по-вашему.

— Да поняла я… Поняла… У самой ведь в родословной какие-никакие украинские корни имеются, впрочем, почти как у каждого человека на святой русской земле… Не страшно было?

— Нет.

— А если в норе вдруг крыса или, например, уж, а то и какая-нибудь экзотическая водная змея? Мало ли что матушка-природа сотворить может…

— Людей бояться надо. Всякая тварь чует человека за сотни вёрст и бежит прочь так, что только пятки сверкают, ежели они, конечно, у этой твари есть! — несмотря на всю неловкость положения, в который раз умудрился продемонстрировать зачатки зарождающегося мастерства по умению убеждать любого собеседника будущий умник-эрудит Громак.

— А тебя что, они совсем не кусают? — продолжала оказывать какой-то уж больно нездоровый интерес к затронутой теме Александра свет Григорьевна.

— Ну почему же… Хватают иногда… Вот, взгляните, — Иван улыбнулся и продемонстрировал свои израненные ладони. Правда, виноватыми в их плачевном состоянии были не столько панцирные чудища, сколько твёрдый, часто с большим содержанием известняка и мела грунт Днестровского дна и берегов, где раки рыли свои норы. (В мыслях Ваня метко назвал такую породу карстовой.) Изорвать, исцарапать до крови руки, ковыряясь в ней, — раз плюнуть!

Ситуацию разрулил сам Подгорбунский, сведя всё к достаточно двусмысленной шутке:

— Женщины нас, между прочим, тоже покусывают. Время от времени, в перерывах между боевыми действиями, — заключил он под хихикание остальных разведчиков. — Но мы их не избегаем. И охотно берём голыми руками, как вот, например, Громак раков.

— Знаем мы вас! — махнула рукой танкистка. — Один трёп. А как дойдёт до дела…

— Тогда что? — одновременно нетерпеливо выдохнули десятки мужских уст, давно, а то и никогда не знавших поцелуев любви.

— Ничего, — грубо отрезала красотка и поставила на бочку свой пустой стакан. — "Всё, приходите завтра…" Наловишь ещё, Ваня?

— Смотря как просить будете… — неожиданно для самого себя пробурчал обычно предельно вежливый, учтивый и по природе деликатный младший сержант Громак.

8

— Что, запала в душу? — грустно поинтересовался командир, когда силуэт девушки окончательно растворился в кромешной тьме.

— Да! — честно признался Громак. — Уж больно хороша, зараза…

— Предупреждаю: она уже не одного свела с ума.

— И тебя тоже?

— Нет. Я, братец, — стойкий оловянный солдат. Кремень. Нельзя мне с ней. Ибо мы — родственные души.

— Классная девка…

— Какая она тебе, к чёрту, девка? Командир. Капитан Рабоче-крестьянской Красной армии.

— Если не секрет, сколько ей сейчас лет?

— Вот что чувства нежные с человеком делают! Не прошло и двух минут с момента расставания с объектом зарождающейся страсти, а он уже стихами щебечет! Двадцать два, Ваня, двадцать два… А это, друг мой, как известно, — перебор…

— В каком смысле?

— В самом, что ни есть прямом, товарищ сержант… Как в знаменитой карточной игре, называть которую в местах не столь отдалённых "очком" небезопасно.

— Понял… А выглядит значительно старше! Я бы с ней сходил… в разведку. Куда-нибудь. Когда-нибудь.

— На чужой каравай — рот не разевай.

— У неё есть муж? — ревниво осведомился Иван.

— Нет. Просто Шурка тебе явно не по зубам. Не твоего полёта, птица, ясно?

— Это почему же? — чуть ли не обиделся Громак.

— Высокое начальство на неё зубы точит, и то облом за обломом, понял?

— Не очень…

— Мал ты ещё. Повоюй немного. Наберись опыта.

У тебя всё впереди.

— А если…

— Никаких если, товарищ младший сержант… — отрезал Подгорбунский. — Сказал ведь: родственные души. Я, ты, она… Александра с двенадцати лет в Красной армии. Сначала воспитанницей, затем курсантом танкового училища…

— Ух ты!

— На фронте с первого дня войны…

— Как я! Вот почему "родственные души", — наконец-то догадался Громак.

— Так точно. Мы с землячкой ещё с Воронежского фронта, с Курской дуги — плечом к плечу. Она — мой боевой товарищ, а с товарищами… Нельзя ни при каких обстоятельствах. Усёк?

— Так точно. Спасибо за науку, товарищ капитан!

— Не за что, — хмыкнул Владимир.

— Но, может, я всё-таки попытаюсь? — робко предположил Громак.

— Не стоит. Лучше я тебя с Машей познакомлю.

— Кто такая?

— Лучшая подруга моей Анечки.

— Какой Анечки?

— Они в банно-прачечном отряде вместе служат, — пояснил Владимир. — Здесь, неподалёку… Полчаса быстрой ходьбы.

— Готов хоть сейчас. Договорились.

— Только смотри мне — без шуток. Чтоб всё по-серьёзному, по-мужски, — строго предупредил Подгорбунский.

— Есть, товарищ командир!

9

Со своей ненаглядной, своим, как он говорил,