почти состоялся. Девочка отстала от бедной Фуфайки, когда та зацепилась за веревку когтем, повисла на ней, как стираный носок, а потом грохнулась на пол.

– Браво!

– Нет! Не получилось! – расстроилась Вера.

– Без креветок не хочет, – подтвердил Илья.

Ему нравилась Вера. Ее искренняя веселость. А может, она нравилась ему, потому что единственная говорила с ним и смотрела на него так легко и просто, как не могли взрослые. Они всегда видели, что стоит за ним, и говорили, посматривая за его спину.

– Да-а-а, – недовольно протянула Вера.

– Давай я куплю для Фуфайки креветок, и мы попробуем повторить.

12

Ему позвонили, назвали адрес. Илья приехал. Медсестра проводила до палаты. Она молчала, но было видно, что ей не терпится заговорить. Они шли по пустому, длинному коридору. Медсестра, идущая впереди и занимавшая, казалось, всю ширину коридора, то и дело оборачивалась на Илью и раздраженно выдыхала.

– Вы кто ей? – наконец не выдержала она.

– Муж.

– Хм, муж… И где вы были, муж?

– Давно она здесь? – спросил Илья, чтобы вывести чувство вины, которое он не хотел принимать.

Медсестра цокнула. Это значило… Непонятно, что значило. Давно или нет? Руднев догнал ее и переспросил:

– Когда она поступила?

– Третий день пошел. Сначала не говорила ни с кем. Потом попросила вам позвонить.

– Ясно, – ответил он, увидев, что медсестра стала мягче. Но он так и не понял, почему ему так важно одобрение этой женщины.

Саша сидела у окна. – Что ты делаешь? – спросил он. – Играю в снайпера. – И где твоя винтовка? – Вот, – она показала на маленькую черную точку на стекле. – Надо представить, что это – мушка, потом найти такое положение головы, чтобы жертва оказалась в прицеле. И… Пх! Стреляю. Как в детстве. Правда, тут во дворе почти никто не гуляет.

– Видимо, они тебя засекли. Скольких ты убила?

– Не считала. Я сижу тут целую вечность.

– Ничего, что из твоей винтовки я только что прикончил голубя?

Саша притянула Илью к себе и задергалась в плаче.

– Прости, – сказала она. – Я не знаю, что со мной творится. Давай ты будешь всегда рядом? Иначе я сдохну.

– Хорошо, – ответил он.

Успокоенная этой простотой, Саша перестала рыдать. Она повторила:

– Прости, я не знаю, что со мной творится.

– Надеюсь, мне не нужно объяснять, что теперь за ее здоровье ручаетесь вы, – начал психиатр.

Кажется, его звали Лаврентий Михалыч или Леонтий Михалыч. – Я бы не советовал прерывать лечение в диспансере. Но раз уж вы так решили, то несете за пациента полную ответственность.

Илья обвел глазами сероватые стены, стеллаж, заставленный красными папками, комнатные растения в терракотовых горшочках, пейзаж с одинокой горой на фоне пунцового заката, оформленный в неокрашенную рамку. Картину, похоже, писал верный пациент или, страшно подумать, сам доктор. На столе была выстроена очередь из слоновьих фигурок, только не от большей к меньшей, как положено, а наоборот: самый жирный слон брел позади и подгонял всю колонну. Хватало и других сувениров вроде настольных часов на мраморной подставке, которые дома держать невозможно, но и выбросить жаль. Эти вещицы придавали комнатке странный уют. Можно было бы представить подобный интерьер в тайном детском штабе, или куда там обычно дети сносят из дому все барахло?

В окно било солнце. С крыши на оконные отливы капал вчерашний снег. Лаврентий Михалыч в светящемся халате щурил один глаз. Илья тоже щурился, но не от света, от радостного предчувствия: он забирал Сашу домой.

– Раз вы так решили, – с нажимом повторил врач, – то должны понимать, что это не шутки. Да, кризис миновал, но…

Пошевелив очки с выпуклыми линзами, точно вправив в орбиты рачьи глаза, он обнаружил перед собой счастливого человека. Проверенные болевые приемы на нем не работали. Доктор отклонился в тень, голос его смягчился:

– Илья Сергеич, вы, кажется, говорили, что сами врач. Понимаете, конечно… Прогулки, режим. Режим – это архиважно! Лекарства, само собой, никто их не отменяет. С Александрой я провел беседу, но в первую очередь рассчитываю на вашу сознательность.

Саша очень обрадовалась, когда узнала, что едет домой. В нынешнем ее состоянии радость отражалась в беглой улыбке, большая радость держала эту улыбку добрую минуту. Теперь, наулыбавшись, она дожидалась в палате, пока Илья и ее лечащий врач разбирались с бумагами.

– Вот выписка. Теперь подпишите заявление и можете быть свободны.

Леонтий Михалыч протянул Илье две ксерокопии. В выписке стоял код «F31.4».

– Расшифруйте. – Илья вернул бумагу.

– Тяжелый депрессивный эпизод на фоне биполярного расстройства личности.

Он не думал ничего больше спрашивать, но вдруг спросил:

– И что дальше?

Психиатр пожал плечами.

– Все зависит от нее. И от вас, – добавил он.

Врач стал заполнять рецептурный бланк, а Илья вдруг застыл, как парашютист, вдохнувший страшного воздуха из отворившейся двери самолета.

– Похоже на число пи, – сказал Илья.

– Что?

– Код диагноза. Тридцать один и четыре. Это почти как три и четырнадцать. Видите, только точку переставить.

Лаврентий Михалыч оторвался от рецепта и посмотрел из-под очков на Илью.

– Вы-то как себя чувствуете?

Ручка его, зажатая точно в клешне меж двух пальцев, застрекотала по столу.

– Прекрасно, – ответил Илья и поставил подпись.

Прыжок. Падение. Теперь страшный воздух был всюду: над ним, под ним, как дьявол, свистел по сторонам.

Бах!

Леонтий Михалыч поставил на рецепте печать.

Илья оказался в длинной галерее сияющих окон, уставленных горшками с однотипными длинноусыми растениями той же породы, что стояли в кабинете психиатра. Он прошел по коридору, переступая через лохматые тени цветов, пока не уперся в какую-то железную дверь, облитую белой эмалью. Понял, что шел не в ту сторону.

Он присел на один из трескучих стульев, сбитых рядком и стоящих здесь не меньше полувека. Стулья пошатывались. Ощущение падения все еще преследовало и кружило голову. Но теперь, когда диагноз был описан на бумаге и даже определен точным числом, когда рядом с ним стояла подпись и печать, Илья будто разбился о твердую и объяснимую правду. Темная хандра теперь имела название. Саша была больна. Серьезно больна.

– Тебе тоже не спится? – спросил сипловатый голос.

Илья заслонил глаза от света, чтобы рассмотреть того, кто стоял рядом. Первым, что он увидел, были руки с сеткой сизых вен. Тощие руки. Это был мужчина неясного возраста в спортивном костюме, бритый под быструю машинку. Мужчина глядел на Илью одним внимательным глазом, а вторым косил куда-то вдаль. Снулое лицо его, парализованное не то инсультом, не то релаксантами, стекало с черепа, и он будто старался удержать его, запрокидывая затылок и