Илья опять проснулся мокрый. Снял пижаму и трусы, запеленал одежду влажной простыней и с этим свертком пошел голый в ванную. Он проник в гостиную и сразу почувствовал под пяткой твердый бугорок. Илья замер и осторожно, с ценным хрустом, убрал ногу. Под ногой лежали отцовские часы. Их циферблат горел зеленым цветком. Стекло треснуло, но не распалось. Илья поднял часы. Он подумал спрятать их, чтобы папа ничего не узнал. Но тут же увидал его, лежащего на полу. Илье показалось, что отец в темноте смотрит на него. Он подошел виновато, встал над ним и увидел, что тот спит и глаза его закрыты. Раньше отец никогда не оставался на ночь в гостиной. У них с мамой была своя комната, куда влезали кровать, шкаф, железный хребет печи и трюмо, на котором стояли электрические бигуди, кремы и расписная шкатулка с серьгами. Но мама умерла, и теперь отец спал в зале. Он спал днем и спал ночью.

Илья вернулся в детскую и разбудил Зазу.

– Почему ты голый? – спросил его брат.

– Описался, – сказал Илья шепотом. – Помоги поднять папу.

Вместе они вернулись в зал и отодвинули стол, чтобы создать проход к отцу, спящему на истертых досках. Стол вздрогнул, и с него по дуге покатился стакан. Заза поймал стеклянный грохот и замер, поджав плечи. Отец не проснулся.

– Мы не сможем. Он тяжелый.

Илья взялся за икры, а Заза обнял отца под мышки. Сил хватило на то, чтобы оторвать от пола ноги и лопатки. Отец зашелся кислым кашлем, он дернулся, схватил Зазу под локоть, но снова ослаб, уронил подбородок на грудь. Согнутое тело с повислой головой, с безвольными зигзагами рук медленно вернулось на пол. Тогда из родительской комнаты Заза принес подушку и одеяло, укрыл отца.

– И ты оденься, не то околеешь, – сказал он брату.

В ванной Илья, щурясь от света, снял со стены таз, насыпал на дно порошок и открыл над ним кран. Потом он еще раз взглянул на разбитые часы, которые положил на край раковины. Шумела вода, и на поверхности плавали белые крошки, они не хотели растворяться под холодной струей. Илья взбил пену и утопил в тазу принесенный сверток. Руки его дрожали. Он смыл с них, синеющих и онемелых, скользкую пену, взял часы и с трудом застегнул верткий ремешок. Так отцовские часы впервые оказались на его запястье.

Илья вернулся в свою постель, но даже на краю ее чувствовал противную влагу. Тогда он пошел в комнату родителей и забрался под простыню. Илья сунул холодные руки между ног и так грел их. Пока его колотило, он смотрел в зеркало, отражающее синюю ночь и томный свет фонаря за окном.

Утром Заза пожарил яичницу, но она вышла резиновой, потому что он забыл снять сковородку с огня. Разбудив отца, они уселись за стол с трех сторон. Отец ел без аппетита. Потом все пили пустой чай. И Илья признался отцу:

– Я нашел твои часы. Они разбились.

– Молодец.

– Вот, – Илья положил их на стол.

Заза хлюпал чаем. При маме он никогда не хлюпал.

– Я проверил, они тикают.

– Оставь себе.

– Но они тикают!

– Папа, зачем ему часы? Он и время определить не умеет, – сказал Заза.

– Если не нравятся, отдай часы брату. Заза, возьми часы.

– Мне не надо. Они старые и маленькие. А еще они могут убить.

– Не могут. – Илья покрутил заводную головку и приложил часы к уху.

– От них радиация, мне папа сказал. Да, папа?

– Я пошел спать, – пробормотал отец.

Но он не поднимался и, запалив сигарету, смотрел в окно напротив. И курил так долго и скучно, что Заза с Ильей, убрав со стола, оставили его.

Руднев очнулся от звука. Детство опять стало далеким и зыбким фантомом. Он обнаружил себя в том же ленивом положении, откинувшись на мягком диване и раскидав по ковру пятки. Комната была темна и тиха, на столе таяло мороженое. Но в прихожей происходило глухое движение. Ему послышалось, как скрипнули петли и кто-то вошел в квартиру, не отмыкая замка. В коридор проник свет с лестничной клетки, и Руднев увидел, как стекло межкомнатной двери зажглось желто-зеленым блеском. Ввинтив кулаки в диван и подавшись плечами на звуки, Илья сжался. Глядел, как волнуется в коридоре жидкий свет.

– Кто здесь? – спросил он.

За дверью стал силуэт. Его контур рассыпался в рельефе стекол черной чешуей. Илья приподнялся, взял, как оружие, пустую бутылку. Но так и застыл с надеждой, что ему ответят. Тишина. Только запах, дикий любому человеку, запах горелого мертвеца, и был единственным движением в доме. Вонь шла из коридора и подбиралась ближе.

– Уходи, – выговорил Илья, долго распуская слово. – У-хо-ди.

И его послушали. Силуэт за дверью качнулся. Он стал разлагаться в стеклянных ячейках. Скрипнули, как и прежде, петли. Утек свет. Руднев сделал три медленных шага. Потом он с силой толкнул дверь ногой и рассек бутылкой пустой сумрак. Он пробежал по коридору и прилип к дверному глазку. Яркий свет ожег зрачок. Снаружи было пусто. Руднев приложил к двери ухо, ожидая услышать шаги, сбегающие вниз. Но слышал только свое дыхание. Он проверил замок. Тот оказался заперт. Тогда Илья отрыл дверь и выскочил на лестничную площадку.

Из перевернутой бутылки падали винные капли. Бетон холодил ступни. Лампа урчала под потолком, и о ее молочный плафон билась последняя муха.

Руднев спустился на один пролет. Он внимательно осмотрел бутылку, будто обвиняя ее взглядом. Потом выкинул свое глупое оружие в зев мусоропровода и содрогнулся от грохота, с которым оно нырнуло вниз. Вытер с ладоней мерзкий пот. Глазами сосчитал бычки между рамами и горящие окна дома напротив. В ночи окна горели нужно и трезво. «Надо было включить свет, – подумал Илья, когда взглянул во мрак дверного проема, в который ему предстояло вернуться. – Просто показалось. Какая ведь гадость! Надо было сразу зажечь свет».

Федор отвернулся к стенке. Рядом лежала Ольга, и он знал, что она не спит. Федор вжался в подушку и старался не шевелиться. Тяжелое одеяло, которое было у них одно на двоих, душило его, рука затекла, и он мечтал повернуться на другой бок, но не хотел увидеть глаза жены. Он слышал детское сопение на соседних кроватях и злился – неужто цуцики не могут спать тише! Он злился, что не может встать без повода, и искал этот повод. Вот счастливые люди – курильщики. Всегда могут выйти и днем, и