Бумажка, наконец, нашлась. «Только бы она не уехала на дачу, только бы никуда не ушла… Черт, как люди жили без мобильников? А если что-то действительно срочное? Как человека искать, чтобы поговорить? Где его искать?»

Но бабушка, на его счастье, оказалась дома.

– Я смотрю, ты с матерью и сестрой окончательно горшки побил, – заметила бабушка. – Даже не звонишь им. Гена беспокоится. Или ты с ним тоже разгавкался?

– Ба, выслушай меня, – начал Сергей решительно.

Что-что, а слушать бабушка умела. Говорил Сергей долго и удивлялся, что стыд за мать и Олеську, который сжигал и съедал его изнутри так долго, почему-то совсем не мешал рассказывать и даже почти не ощущался.

– Я считаю, что нужно обзвонить всех друзей Гены и предупредить их. И друзей, и коллег, в общем, всех. Может, даже соседей по дому. Пусть все знают, что если пойдут слухи и разговоры, то это вранье матери, – закончил он излагать свой план.

Бабушка молчала, но Сергей слышал ее неровное дыхание.

– Вот, стало быть, в чем фишка, – произнесла она наконец. – Понятно. А я-то все в толк не могла взять, как это из моего умного и справедливого мальчика получилось такое чудовище. А мне не сказал ничего… Выходит, боялся, что я поверю не ему, а твоей матери. Жаль, что мой сын такого низкого мнения обо мне. Впрочем, что ж, ночная кукушка всегда дневную перекукует, это старая истина.

– Я приеду. Возьму билет на завтра и вернусь. Сразу к тебе…

– Зачем, Сереженька? Я все поняла и отлично справлюсь сама.

– Но ты сделаешь так, как я сказал? Позвонишь всем, предупредишь?

– Я подумаю.

– О чем думать, ба? Моя мать и моя сестра шантажируют твоего сына, они готовы в тюрьму его отправить, чтобы заставить обобрать тебя. Ты сама говорила, что всё, что у тебя есть, это память о годах, прожитых с дедом, и ты готова допустить, чтобы эти вещи, эта память, все это досталось человеку, который может так поступить? Ты этого хочешь?

– Конечно, этого я не хочу. Но ты не должен ввязываться. Я сама все сделаю. И не таким способом, как ты предлагаешь, а другим.

– Каким? Что можно еще придумать? Я не вижу вариантов.

– Это потому, что ты финансист, Сереженька, а я физик-ядерщик и, между прочим, доктор наук, – усмехнулась бабушка. – У нас с тобой мышление разное. Не забывай, что я – далеко не первая супруга твоего деда, так что ресурс у меня неплохой.

– Что ты задумала?

– Пока не скажу. Узнаешь позже, когда я все продумаю и со всеми переговорю. Продиктуй-ка мне номер своего телефона на всякий случай. И не пропадай, сам звони. Гене скажу, что ты в порядке. Сереженька…

– Да?

– Как же ты, мальчик?

Если до этого голос бабушки был деловым и почти металлическим, то теперь сделался теплым и заботливым.

– Ведь это твоя мама. И твоя сестра. Они тебе родные, кровные, а я – по сути, чужая. Я бы поняла, если бы ты их защищал. Но ты решил защищать меня.

– Ты не чужая, – возразил Сергей, – Гена меня усыновил, я ношу его фамилию, все эти десять лет он был мне настоящим отцом, а ты – настоящей бабушкой. И деда я очень любил, ты же знаешь.

– Знаю, мальчик мой, знаю. Но ведь и маму ты любил. И Олесю. Ты сделал очень трудный выбор, Сереженька, и я понимаю, как тебе больно. Поэтому и спрашиваю: как ты?

– Ну а как тут выбирать, ба?! – Он и сам не заметил, что повысил голос. – Как? Смотреть, как родной по крови человек совершает подлость по отношению к тому, кто по крови не родной? Смотреть, молчать и терпеть? Вас этому советская власть научила, что ли?

Бабушка выдержала паузу.

– Вон как ты заговорил… Любопытная у вас там затея. Жаль, что вступительные экзамены на носу, а я председатель приемной комиссии, иначе приехала бы посмотреть и послушать, чему вас там учат. А теперь послушай меня, мальчик. Ты – консультант по инвестициям, и твой привычный способ мышления – выбирать между хорошим и лучшим. Куда выгоднее вложить, где меньше рисков, где больше прибыль. А сейчас тебе пришлось выбирать между плохим и очень плохим. Отдать на растерзание меня, а то и Гену, или предать мать и сестру. Ни в одном из этих выборов ты не выигрываешь, и любой из них дается тебе с кровью и грязью. Я ценю это, поверь. Понимаю и ценю. Спасибо тебе, я сделаю все, что нужно, до истечения шести месяцев время еще есть, я все успею. Если тебе нужна моя поддержка…

– Ничего, ба, я сам учусь стоять на ногах.

– То есть?

– Да это Горький написал: «Твердо стоять на ногах – это значит стоять по колени в грязи». Я-то все пытался стоять на чистом асфальте или на свежей травке, ну на крайняк на паркете, думал, что получится. Но не получилось, пришлось смириться с тем, что под ногами грязи по колено. И насчет поддержки он тоже классно сказал, что умение жить – это умение жить без помощи и поддержки. Так что учусь теперь.

Сергей вдруг понял, что улыбается.

– Горький? – удивилась бабушка. – А ты что же, помнишь Горького еще со школьных времен? Вот не ожидала! Мне казалось, ты литературу вообще не жаловал. Я и сама не помню уже, где он это сказал.

– В «Дачниках». Мы это в школе не проходили.

– Неужели сам прочитал? С чего бы вдруг? Ты ведь до чтения не охотник.

– Здесь заставили.

– Очень любопытная у вас там затея… – задумчиво повторила бабушка. – И кому ж такое в голову пришло?

– Ба, не поверишь: американскому переводчику.

– А-а, ну тогда все ясно. Мультилингвы – они такие.

– Ты о чем? – озадаченно спросил Сергей.

– У профессиональных переводчиков, свободно владеющих несколькими языками, формируется совершенно особое мышление, потому что строй и фонетика каждого языка по-своему влияют на процессы, происходящие в мозге.

– Это верно, – усмехнулся он, – Уайли действительно производит впечатление странноватого старичка.

– Кто?! Как ты сказал?

– Ричард Уайли, переводчик этот, организатор нашего квеста.

Бабушка расхохоталась, басовито и тяжело.

– Миллионер, живущий в Голландии?

– Ну да, – растерялся Сергей. – А откуда ты…

– Сереженька, Дик Уайли – самый крутой переводчик с русского на английский материалов по физике, уж поверь мне, он переводил две монографии твоего деда и даже один мой доклад на симпозиуме в Сингапуре. Подумать только, как тесен мир…

Сергей повеселел.

– Так что, можно передать привет от тебя?

– Конечно, можно, но вряд ли он меня вспомнит. Он столько этих докладов перевел… Деда, может быть, и вспомнит, хотя лет двадцать уже прошло, но все-таки монография – это серьезно, тем более не одна, а две, а меня забыл давным-давно.