Софья Марковна пытается внести свою лепту и найти какие-то аргументы, чтобы утихомирить злобного Старика. Если вы страдали несправедливо, говорит она, то зачем же, чувствуя неправду страдания, увеличивать его для других? Ответ Старика краток и решителен: коли я – в горе, то ему (то есть Мастакову-Гусеву) – вдвое. Другой аргумент Софьи, весьма, кстати, убедительный: «Вы не тому мстите, кто исказил вашу жизнь, не тому!» Ответ? А вот он, в очень современном духе: «Мне виноватых искать некогда… А Гусев – он вот где у меня, как воробей зажат. Он своего сроку-страдания не дотерпел – почему? Я – дотерпел до конца. Судья ли я для него? Законный, непощадный судья. Вы меня замучили, а хотите мириться? Нет мира вам и не будет!» Опять демагогия, опять газетные статьи и комсомольские собрания… Преследуют они меня, не отпускают, не дают покоя…

Вместе со Стариком ходит некая Девица, тоже якобы безвинно осужденная за детоубийство и отбывшая каторгу. Старик уверен в ее преданности и абсолютной послушности, управляемости и использует в своих интересах. Но Девица тоже не промах, быстро находит собственную выгоду и сначала выклянчивает у Софьи Марковны одежду и обувь в обмен на обещание убедить Старика отступиться от задуманного и уйти, а потом выходит с предложением уже к самому Старику, своему вроде как благодетелю: «У тебя сила на них, вот ты бы велел хозяйскому-то сыну замуж меня взять… Я бы с ним жила, а ты – при нас. Я тебя не обижу…» Ну что ж, этого следовало ожидать, шантаж действительно сила. Но крайне любопытно другое: вот эти последние слова реплики Девицы. «Я тебя не обижу…» Так говорит только тот, кто знает и чувствует свою силу, тому, кто заведомо более слаб. Каково же на самом деле распределение ролей в этой странной парочке – Старик и Девица?

Старик ведет себя так, словно был безвинно осужден и принял незаслуженное страдание. А между тем на вопрос Софьи Марковны, за что судили Старика, Мастаков объясняет: «За насилие над несовершеннолетней». Вот так! Насильник-педофил считает, что он вправе требовать правосудия для человека, чья вина в убийстве более чем сомнительна и ничем не доказана. Интересно, каким образом Горькому удалось предвидеть, что спустя несколько десятилетий на нашу страну обрушится любитель юных дев Берия вместе с репрессиями, доносами, арестами и лагерями «без права переписки»? У него было невероятное чутье? Или он точно уловил одну из составляющих русского национального характера, которая всегда проявится в той или иной форме, независимо от строя и режима? Нет-нет-нет, об этом ни слова, ни слова…

И еще одна реплика Старика будоражит во мне ненужные и опасные ассоциации: «Ты – года гнездо каменное строил себе, а я – в один день все твое строение нарушил!.. Кто сильнее – ты, богач, аль я – бездомный бродяга, кто?» До основанья, а затем… Но – молчание.

Мастаков честно рассказывает Харитонову о своей проблеме со Стариком, надеясь на дружескую поддержку. Софье Марковне он тоже говорит все без утайки и сразу. Но проблема не решается, да и не может решиться, и Мастаков совершает самоубийство. Софья готова помогать любимому, она собирается завтра с утра ехать в город к знакомому прокурору, чтобы хлопотать о Мастакове, просить… Харитонов никакой помощи не предлагает, более того, на вопросы Мастакова: «Можно меня простить? Веришь ты в невиновность мою?» отвечает: «Если бы я решал… Простить… я же ничего не знаю, не понимаю! И, главное, не я тут решаю, а множество людей! Газеты, знаешь… Ежели одному простить – все взвоют: а мы? Вот в чем дело! …Все заорут: и нас простите… Тогда такая юрунда начнется…» Истинное лицо истинного друга.

Старик и Мастаков поселились в моей душе и разговаривают, без конца разговаривают, и я порой перестаю понимать, кто из них прав. Сегодня мне кажется, что один, завтра – что другой, послезавтра… Я запутался, измучился, эта пьеса придавила меня каменной глыбой. «Христос за чужие грехи отстрадал, а ты за свой – не всхотел…» – «Я жил доброй жизнью в эти годы…» – «Ишь ты что! Нет, Гусев, это не годится! Эдак-то всякий бы наделал мерзостев земных да в добрую жизнь и спрятался. Это – не закон! А кто страдать будет, а? Сам Исус Христос страдал, древний закон нарушив. Закон был – око за око, а Христос повелел платить добром за зло… А чего мне надо – сам догадайся. Ведь я одинаковых костей с тобою, однако я двенадцать лет муки мученской честно-смиренно отстрадал, а ты – отрекся закона…»

Узнав о том, что Мастаков застрелился, Старик называет его глупым, хитрым и трусливым. Каждый раз, когда я читаю эти строки, мне кажется, что Старик разговаривает со мной. Или не Старик, а сам Горький? Или еще кто-то, умный и могущественный? Впрочем, Старика вряд ли можно назвать умным и могущественным. Если в первых сценах он появляется горделивым носителем высшей правды, то в самом конце он – всего лишь испуганный суетливый старикашка, понявший, что его план оказался ущербным и не сработал, и теперь нужно уносить ноги подальше отсюда. «Уходить надо, изобьют! В город надо. Там – не найдут». И подгоняет замешкавшуюся Девицу: «Живее ты!» И через несколько реплик: «Там дыра есть в заборе, мы с тобой в дыру…» Вот так. Входил королем и высшим судией и постыдно, трусливо смывается через дыру в заборе. Означает ли эта аллегория, что идея любой кары, любого возмездия изначально обречена на провал? Хотел ли Горький сказать этой пьесой, что один человек не может судить и осуждать других людей? Я не знаю. Читая «Старика», я перестаю понимать жизнь, которой живу. Жизнь, которой живем мы все.

Когда-нибудь я сойду с ума от этих двоих, напьюсь до беспамятства и… Что? Как Мастаков? Как Фома Гордеев? Как Суслов из «Дачников»? Любви последней не получилось… Кто я? Что я? Где я, на каком я свете? Услышу ли я когда-нибудь такие же слова, какие говорит Мастакову Софья Марковна в конце второго действия? Нет, не услышу, потому что нет рядом со мной такого человека. Скучно, тошно… Любимые слова Горького. И мои.

Вот еще вспомнил: Таня странно напоминает мне Фому Гордеева, Власа, Ольгу Алексеевну, Людмилу и даже Юлию Филипповну… Наверное, я схожу с ума. Или уже сошел…

* * *

На скане видно, что рукописный текст закончился в верхней четверти тетрадной страницы, а все свободное пространство на этой странице занято теми самыми рисунками: четыре поясных наброска военных в старинных мундирах и многочисленные маленькие фигурки солдатиков.

Сегодняшнее обсуждение меня порадовало. Особенно доволен остался я выступлением Артема, который при разборе «Дачников» был немногословен и рассеян, и мне показалось, что наша затея ему изрядно прискучила. Оказалось, я не ошибся: в тот же день ближе к вечеру Назар сказал, что Артем искал Юру, чтобы попросить купить ему билет на самолет. Я огорчился, но до конца дня никакой новой информации не поступило, а вчера утром Артем как ни в чем не бывало явился на «комсомольское собрание», и я понял, что паренек изменил свое решение.

Ближе всех к Володе Лагутину оказался сегодня Сергей, подробно рассказывавший о шантаже. Парень был, вне всяких сомнений, в очень плохом настроении, говорил зло и яростно, но при этом продуманно и четко. Наверное, на личном фронте нелады, а может быть, поссорился с кем-то из ребят или со своим куратором Гримо. Хотя как можно поссориться с Гримо – я представить не сумел, как ни старался. Вот если бы мне сказали, что кто-то поссорился с Полиной, я бы не удивился, но Виссарион… Да он само добродушие и покладистость!