Еще несколько ударов, и воины отступили, только один, с секирой, размахнулся и ударил по лежащему телу. Я подошел ближе. Драугр выглядел мертвым, в смысле, давно уже мертвым: бурая закаменевшая кожа, впалые щеки под свалявшейся бородой, скрюченные пальцы с длинными ногтями. Голова в расползающейся кожаной шапке лежала отдельно. Ее отрубили, чтобы драугр не встал снова. Но запах у него был не мертвяцкий, тухлятиной не воняло, зато пахло болотом. Я сразу вспомнил смрад трясины, ила, гниющей травы и твариной крови.

К нам подошли все ульверы, в том числе и Альрик. Он наклонился, понюхал, дотронулся до странного вида куртки, как будто состоящей из глины и засохшего иля. Потрогал, затем схватил и потряс. Оттуда посыпалась земля, и показалось несколько ржавых колечек — это была кольчуга. Настоящая кольчуга! Видать, при жизни этот мертвяк был богатым.

— Твои люди будут брать трофеи? — спросил хёвдинг у Полузубого.

Тот кратко переговорил с бриттами и покачал головой:

— С драугра что-то снимать нехорошо, иначе придут другие мертвецы.

— Я хочу забрать кольчугу на время, пока не получу сердце.

— Дело твое, но я бы не советовал.

Альрик ногами отбил кольчугу прямо на трупе, чтобы немного вытрясти забившийся грунт, затем стащил с тела и принялся выстукивать ее об дерево. А бритты споро вырыли яму, уложили туда драугра, причем голову положили на ступни. Надо бы еще камнем с рунами сверху придавить, но в лесу с камнями было не очень. Бритты спутали ноги трупа веревкой и положили к нему несколько веток дуба, так как дуб считался чистым деревом, не терпящим зла.

По виду драугра было непонятно, кем он был при жизни: бриттом или нордом.

— Из болота пришел, — сказал я просто, чтобы прервать молчание.

— Да, — кивнул Полузубый.

— Это он на тварей ходил охотиться? Не справился и помер?

— Нет, его проткнули мечом, — сказал Альрик и показал кольчугу. Она выглядела ужасно даже без грязи, ржавчины наросло столько, что, казалось, почисти ее, и колечки будут не толще комариного носа, но даже так на груди была видна узкая недлинная прореха.

Вепрь протянул руку.

— Давай я ее вычищу. Надо только найти ручеек с песочком, и к утру она заблестит.

Альрик еще раз встряхнул кольчугу, посмотрел на нее и отказался.

— Сойдет. Я ее поверх натяну, вот и броня. Можно теперь не торопиться с поиском твари.

И мы пошли дальше, но теперь уже не в тишине, как прежде. Все вспоминали истории и песни про драугров, рассказы родственников и знакомых. Удивительно, что почти у каждого отыскался знакомый, который, может, и не сам видел драугра, зато знает человека, который точно видел. Я же, вот как назло, ничего такого припомнить не мог. Хотя сторбашевский жрец Эмануэль рассказывал что-то о мертвяках. Как же там было?

«Каждое действие в этом мире имеет причину или смысл. Причина — это движение от чего-то, а смысл — движение к чему-то. Например, ты увидел, как заяц бежит от волка. Заяц бежит от волка, волк — причина его бега. А волк бежит за зайцем, заяц — смысл его бега.»

Жрец тогда пришел в наш дом и долго говорил с отцом. Отец не хотел отдавать землю под могилы, предлагал всех мертвецов сжигать, причем не отдавать мертвым хорошие вещи и оружие, мол, оно им не понадобится. А Эмануэль не соглашался с ним.

«Издавна люди хоронили своих родных и близких по правилам, и у этих правил есть причины и есть смысл. Почему мы не выбрасываем тела из дома как обглоданную кость или мусор? Потому что не хотим привлечь тварей запахом мертвечины, потому что неприятно видеть разлагающееся тело родственника, потому что хотим доброго посмертия для умершего. Зачем мы хороним тела по определенному ритуалу, даем вещи, говорим нужные слова и кладем сверху камень с рунами? Есть ли в этом смысл? Есть. Наш мир все еще молод. Слишком молод. Боги не так давно вышли из моря, не так давно спустились с гор. И в них еще так много твариного, а в нас — животного. В нашем мире еще бурлит жизнь, словно варево в мамировом котле, и этой жизни так много, что порой она находит лазейки, неправильные пути для прорыва. И тогда мертвецы вдруг оживают. У некоторых даже сохраняются мысли, и они пытаются вернуться домой или отомстить обидчикам. И чтобы мертвые оставались мертвыми, нужно соблюдать правила, закрыть все лазейки для бурлящей жизни.»

Отец тогда ворчал, говорил, что не возражает против камня с рунами, но отдавать добрый меч в руки мертвеца глупо, ведь если он поднимется, то лучше бы у него не было оружия. А Эмануэль продолжал спокойно и без устали убеждать отца, что ритуалы нужно соблюдать.

«Я много странствовал по миру, из чужих земель я привез свое имя и знания. И я видел земли, в которых люди позабыли веру, позабыли старые обычаи. Они жили не по устоям, а по новым законам. Они жили не по правде, нарушали слово, предавали клятвы, бросали друзей, забывали родителей. Часто умерших там хоронили не родственники, а чужие люди. Они бросали тела на телеги, отвозили их за город и бросали в одну яму. Без молитв, без рунных камней, без ритуалов. Они забыли руны, забыли молитвы, да и ритуалы потеряли. Старые жрецы померли, а новые почти ничего не знали.»

Отец усмехнулся и спросил, не заполонили ли те земли мертвецы.

«Как ты и сказал, вскоре те земли переполнились мертвецами, только не теми, о которых ты думаешь. Нет, из могил никто не восстал, ведь на юге земля не промерзает до состояния камня, и снега там бывают реже, потому трупы быстро разлагаются. Да вот живые начали умирать. Неизвестно откуда появился мор, который не щадил ни рунных, ни безрунных. И вскоре улицы стали полны умирающими, которых не успевали вывозить за город, да и некому было. Когда народ перестает уважать мертвых, он вымирает.»

После этого отец сдался, выделил землю и перестал спорить с жрецом.

Я подумал-подумал и подозвал Леофсуна, спросил, как в Бриттланде хоронят мертвых.

Рысь почесал рыжую голову.

— Норды своих обычно сжигают. Надевают новую одежду. Если воин — кладут оружие, любимую собаку или коня, угощения, поливают маслом и сжигают, если женщина — обычно кладут веретено или иголку для вязания, смотря чем славилась покойница. Жреца не всегда зовут, но кто-то из почитателей того же бога, что и умерший,