Визит этот впечатлил всех, кроме Сары, которая не выказала ни единого намека на смягчение. Колхаус вернулся на следующей неделе, потом еще на следующей. Теперь он как бы навещал семью и всякий раз приносил им новости о своих деяниях в предшествующие шесть дней и, естественно, не предполагал с их стороны ничего, кроме глубочайшего интереса. Отцу было довольно противно важничание этого человека. «Она к нему не выйдет, — говорил он Матери, — и что же, я должен теперь развлекать Колхауса Уокера по воскресеньям всю оставшуюся жизнь?» Мать, однако, увидела уже обнадеживающие симптомы: Сара взяла на себя обязанности уехавшей прислуги и теперь прибирала комнаты с таким рвением, что у Матери иногда возникала смешная иллюзия, будто это не ее дом, а Сарин. Она стала также и ребеночком своим заниматься не только в часы кормления — купала его и даже брала к себе в комнату на ночь. И все-таки она еще не принимала своего визитера. Преданный Колхаус ездил всю зиму. Когда дороги были непроходимы из-за снега, он являлся поездом. В дополнение к своему черному пальто он стал носить каракулевую шапку в русском стиле. Он привозил детские вещи. Щетку для волос с серебряной ручкой для Сары. Отцу оставалось только восхищаться его настойчивостью. Он интересовался, каков же заработок у этих музыкантов, чтобы покупать все эти отличные вещи.

Однажды Отцу пришло в голову, что Колхаус Уокер Мл. не знает, что он негр. Чем больше он думал об этом, тем больше убеждался, что это именно так. Цветные люди так себя не ведут, в такой манере не разговаривают. Привычную для своей расы почтительность Колхаус Уокер оборачивал каким-то образом в пользу своего достоинства. Он величаво толкал кухонную дверь, а когда его принимали, торжественно приветствовал каждого, и всем каким-то образом передавалось ощущение, будто они — Сарина семья, а потому он и относится к ним с такой любезностью и почтением. Отец ощущал какую-то опасность, исходившую от этого человека. «Может быть, нам не следует поощрять его сватовство? — сказал он Матери. — Есть что-то безрассудное в нем. Даже Мэтью Хенсон знал свое место».

Однако к этому времени ход событий нельзя уже было изменить. В конце зимы Сара согласилась встретиться с Колхаусом Уокером в гостиной. Несколько дней шли суматошные приготовления. Мать дала ей одно из своих собственных платьев и помогла подогнать его. Сара спустилась, красивая и застенчивая. Ее волосы были тщательно уложены, и она сидела на софе, потупив глаза, пока Колхаус Уокер вел светский разговор и играл для нее на пианино. Сейчас, когда они оказались рядом, можно было без труда заметить, что он основательно старше ее. Мать настояла, чтобы все члены семьи нашли предлог удалиться, дабы оставить их вдвоем. Ничего, однако, не сдвинулось после этой встречи. Сара выглядела раздраженной и даже злой. Она не торопилась с прощением, и надо сказать, что ее упорство каким-то образом казалось единственным подходящим ответом на его настойчивость. Сара пыталась убить своего новорожденного. Эти люди не могли беззаботно относиться к жизни. Бесконечное жестокое подчинение своих надежд и чувств. Младший Брат Матери понимал это яснее, чем кто-либо другой в семье. Он разговаривал с Колхаусом Уокером только однажды, но почувствовал к нему огромное уважение. Он видел, что негр каждым своим жестом как бы претендует на признание за ним полных человеческих прав. МБМ тяжко размышлял о сложившейся ситуации. Он воспринимал любовь, угнездившуюся в иных сердцах, как физическую мягкость, как некую трещинку в физиологии, сродни рахиту в иных костях и расширению альвеол. У него и у самого было огорченное сердце, и потому он понимал Сару, даром что цветная. Иногда она казалась ему какой-то изгнанной африканской принцессой, ее неуклюжесть в другой среде и в другой стране могла бы, возможно, прослыть грацией. Чем неохотнее она принимала предложение Колхауса Уокера, тем больше МБМ понимал, как ужасно огорчено ее сердце.

Но однажды в марте, когда подул уже мягкий ветер, а на ветвях кленов появились маленькие коричневые почки, Колхаус прибыл в своем сияющем «форде» и оставил мотор работающим. Соседи смотрели со своих участков на престраннейшего негруса, такого, понимаете ли, здоровяка, такого, видите ли, корректного, и на красивую в ее неуклюжести Сару, одетую в розовый жакетик и черную юбку, в широкополую Мамину шляпу. Они прошли под норвежскими кленами и по бетонным ступенькам спустились на улицу. Она несла ребенка. Он помог ей усесться, а сам взялся за руль. Помахав семейству, они проехали по улице и направились к северной окраине города. Там они остановились у обочины. Они смотрели, как птица-кардинал скользит над коричневой землей, а потом резко взмывает к верхушкам деревьев. В этот день он попросил ее руки, и она ответила согласием. Следует сказать, что появление пары этих великолепных любовников в нашем семействе было пугающим, конфликт их характеров имел почти гипнотический эффект.

МБМ снова начал свои путешествия в Нью-Йорк. Днем он работал за чертежным столом, а вечером спешил на поезд. Подружился, между прочим, с офицерами из арсенала на Лексингтон-авеню. Они обсуждали недостатки винтовок «спрингфилд», шрапнельных гранат и прочих мелочей. Он видел, что без труда может усовершенствовать все это хозяйство. Много пили. Вскоре он стал известен у служебных входов нескольких бродвейских театров. Он постоянно околачивался там, странно выделяясь среди холеных пожилых ценителей прекрасного и беззаботных стиляг-школяров из Принстона и Йейла. В глазах у него, однако, была такая напряженность, такое ожидание, что он привлекал немало женщин. Он был так серьезен, так несчастлив, они были убеждены, что он их любит. Его принимали за поэта.

Жалованье его, однако, не выдерживало этих наклонностей. Сверкающий Бродвей старался вытянуть из этих «театралов» все до последнего гроша. МБМ узнал, где можно найти женщин за более-менее скромную цену. Фонтан «Бетезда» в Сентрал-парке. Они там прогуливались парочками в любое время, если погода позволяла. Дни становились длиннее. В холодных роскошных закатах они гуляли возле фонтана, тени ложились на большие ступени, вода становилась черной, плиты мостовой — розовыми и коричневыми. Он забавлял женщин своим серьезным к ним отношением. Он был очень обходителен с ними, и потому они не сердились на него за некоторые странности. Иной раз, взяв женщину в отель, он застывал с одной туфлей в руках и полностью забывал о своей гостье. В другой раз, вместо того чтобы заниматься любовью, он лишь вежливо инспектировал ее интимные местечки. Бывало, что и напивался до бесчувствия. Обедал он в «бифштексных», где стружки на полу. Посещал также и подвальные клубы в «Адской кухне», где угощают хулиганы. Вышагивал ночами по Манхэттену, пожирая глазами прохожих. Вглядывался в окна ресторанов, сидел в вестибюлях гостиниц, чутко оборачивался к любому движению, любому промельку.

В конце концов он нашел редакцию журнала «Матушка-Земля», издаваемого Эммой Голдмен. Красный кирпичный дом на 13-й улице. Несколько вечеров подряд он стоял под фонарем напротив и смотрел на окна. Наконец какой-то человек вышел из дома, пересек улицу и подошел к нему. Высоченный такой труп, длинноволосый, и галстук шнурком. «Холодно по вечерам, — сказал он, — пошли в дом, у нас нет секретов». Младший Брат последовал за ним.

Оказалось, что его приняли за топтуна. С утонченной иронией ему предложили чаю. Усмехающиеся люди в пальто и шляпах стояли вокруг. Тут появилась сама Эмма Голдмен и обратила на него внимание. «Боже ж ты мой, — сказала она, — это не полицейский». Расхохоталась. Он был потрясен, что она вспомнила его. Она надела шляпу и закрепила ее булавками. «Пошли с нами», — позвала она его.