Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Они приехали и забрали тебя, да? – сказала Селия. – Вы даже не успели как следует побыть друг с другом.
– У нас было два дня, – сказала Мария.
Два дня… И так всегда с тех пор, из года в год. Найэл появляется никогда не знаешь когда, никогда не знаешь где, и вот он с ней. Всегда ненадолго. Она никогда не помнила, куда они ходили, что делали, что случалось; знала она одно: они были счастливы.
Раздражение, усталость, бесконечные заботы, трудности, планы – все забывалось, когда он был с ней. Он всегда приносил с собой странный покой и непонятное ей самой возбуждение. Рядом с ним она и отдыхала, и переживала необъяснимый подъем.
Не проходило дня, чтобы она не вспоминала о нем. Надо об этом рассказать Найэлу, он посмеется, он поймет. Но проходили недели, а она все не видела его. И вот он появляется неожиданно, без предупреждения. Совершенно измученная, она возвращается после долгой репетиции, неприятного разговора или просто неудачно проведенного дня, а Найэл сидит в глубоком кресле, смотрит на нее снизу вверх и улыбается. Ей надо причесаться, попудрить лицо, сменить почему-то ставшее ненавистным платье… все забывается в мгновение ока – ведь Найэл здесь, он часть ее существа, быть рядом с ним – все равно что быть наедине с собой.
– В этом был виноват Папа, – сказала Селия. – Директор школы телеграфировал Папе, что Найэл убежал, а он в ответной телеграмме написал: «Свяжитесь с Королевским театром в Ливерпуле». Труда догадалась, что он поехал к Марии.
– По-моему, это единственный нехороший поступок Папы за всю жизнь, – сказал Найэл.
– Ему очень не хотелось этого делать, – сказала Селия. – Он позвал Труду в гостиную – в то время мы были в Мельбурне, и там стояла ужасная жара – и сказал ей: «Мальчик удрал. Что же мне делать, черт возьми?»
Селия помнила, что им приходилось постоянно включать вентиляторы. Один висел над дверью, а другой на противоположной стене комнаты, чтобы был сквозняк. Кто-то предложил закрыть окна, задернуть шторы и включить вентиляторы на всю мощность, будто от этого станет прохладнее. Но вышло иначе. Стало еще жарче. Папа весь день сидел в пижаме и пил пиво.
– Дорогая, – сказал он Селии, – мне придется сдаться. Я больше не могу. Я ненавижу этих людей и эту страну. Кроме того, я теряю голос. Придется сдаваться.
Он постоянно говорил нечто подобное. Но это ничего не значило. То была часть ритуала на всем протяжении прощального турне. Всего несколько месяцев назад в Нью-Йорке они попали в снежную бурю, и он говорил то же самое об Америке и американцах. Он постоянно терял голос. Терял желание петь когда-либо в будущем. Терял желание петь в этот вечер.
– Позвони в театр, дорогая, – сказал он. – Скажи, что я отменяю сегодняшнее выступление. Я очень болен. У меня начинается нервный срыв.
– Хорошо, Папа, – ответила Селия, но, конечно, не придала его словам ни малейшего значения. Она продолжала рисовать в альбоме воображаемых персонажей, а Папа продолжал пить пиво.
Ей запомнилось, что телеграмма пришла около полудня; Папа разразился хохотом и бросил листок Селии на стол.
– Молодчина Найэл, – сказал он. – Я никогда не думал, что у него хватит духа на это.
Но она сразу забеспокоилась. Ей представилось, как Найэл лежит убитый где-нибудь в канаве или что его избил, несправедливо избил жестокий директор школы, а то и побили камнями другие мальчики.
– Надо сейчас же сказать Труде, – заявила она. – Труда знает, что делать.
А Папа только смеялся. Он продолжал пить пиво и покатывался со смеху.
– Бьюсь об заклад, что через шесть недель он объявится здесь. Согласна? – сказал он. – Молодчина Найэл. Во всяком случае, я никогда ни в грош эту школу не ставил.
Но Труда сразу догадалась, что Найэл поехал к Марии.
– Он в Ливерпуле, – твердо сказала она и поджала губы. Это выражение Папа и Селия знали слишком хорошо. – Вы должны послать в школу телеграмму и сообщить, что они найдут его в театре в Ливерпуле. На этой неделе Мария там. Список ее выступлений у меня в комнате.
– Чего бы ради ему ехать в Ливерпуль? – спросил Папа. – Клянусь богом, если бы я был мальчиком и убежал из школы, то черта с два я бы выбрал для побега Ливерпуль.
– Дело в Марии, – сказала Труда. – Теперь, после смерти матери, он всегда будет убегать к Марии. Я его знаю. Знаю лучше других.
Селия бросила взгляд на Папу. При упоминании о Маме с ним всегда что-то происходило. Он перестал смеяться. Перестал пить пиво. Он поднял тяжелый взгляд на Труду, его тело словно обмякло, и он вдруг показался постаревшим и усталым.
– Ну, не знаю, – сказал он. – Это выше моего разумения. Что я могу поделать со всем этим отсюда, с противоположной стороны этого проклятого земного шара? Андре!
Папа во весь голос позвал Андре, потому что ему тоже было необходимо рассказать про побег Найэла, и не одному Андре, но и официанту, когда тот придет, и горничной, и, разумеется, всем в театре. Какую прекрасную историю, не без преувеличений, но зато какую захватывающую, поведает он всем о побеге своего смышленого пасынка из школы.
– Что проку звать Андре, – сказала Труда, опять поджимая губы. – Вам надо просто сообщить в школу, чтобы они связались с театром в Ливерпуле. Они должны забрать его. Говорю вам, он в Ливерпуле.
– В таком случае пусть и остается там, – сказал Папа, – раз ему так нравится. Может быть, он получит работу в оркестре, будет играть на рояле.
– Его мать хотела, чтобы он ходил в школу, – сказала Труда. – Театр не место для мальчика его возраста. Он должен пройти обучение. И вам это известно.
У Папы вытянулось лицо, и он посмотрел на Селию.
– Пожалуй, нам придется поступить так, как она говорит, – сказал он. – Сбегай вниз, дорогая, и принеси мне телеграфный бланк.
И Селия пошла вниз, в холл, к портье отеля, размышляя о том, что Найэл убежал в Ливерпуль к Марии. Сестрой Найэла была она, а не Мария. Зачем же Найэлу понадобилось убегать к Марии? И вообще, почему бы им не быть всем вместе? Почему все, что когда-то было таким прочным и постоянным, стало таким ненадежным и ни на что не похожим? Она поднялась обратно с телеграфным бланком и через полуоткрытую дверь услышала, как Труда разговаривает с Папой.
– Я уже давно хотела высказать вам, что у меня на душе, мистер Делейни, – говорила она. – Я высказала, что думаю относительно мальчика, а теперь могу сказать и о Селии. Неправильно это, мистер Делейни, таскать ее вот так, с места на место. Ей следует получить нормальное образование и общаться со сверстниками. Иное дело, когда она была маленькая, была жива ее мать и они трое были вместе. Но она подрастает, ей нужна компания девочек ее возраста.
Папа стоял лицом к Труде. Через приоткрытую дверь Селия увидела потерянное, испуганное выражение его глаз.
– Я знаю, – сказал он, – но что же мне делать? Она все, что у меня осталось. Я не могу отпустить ее. Если я отпущу ее, я сломаюсь. Если она покинет меня, я погибну.