Когда она на прощание целовала его, в ее глазах стояли слезы, но она смахнула их слишком скоро, слишком скоро – как только ушла с платформы.

– Наверное, вы неплохо повеселились, – сказала Селия. – Как жаль, что я все это пропустила. А ты, Мария, даже если другие и смотрели на тебя свысока, должно быть, действительно была хороша. В противном случае, ты не была бы тем, что ты есть сейчас.

– Вот именно, – сказала Мария. – И что же я есть сейчас?

Найэл знал, что она имеет в виду, но Селия была озадачена.

– Право же, – сказала она, – чего тебе еще желать? Ты достигла вершины. Ты пользуешься популярностью. Публика валом валит на любую пьесу, в которой ты играешь.

– Да, знаю, – сказала Мария. – Но действительно ли я хороша?

Селия ошеломленно уставилась на нее.

– Ну конечно, – сказала она. – Я не видела ни одной роли, в которой ты была бы плоха. Что-то тебе удается больше, что-то меньше, но это неизбежно. Конечно, ты хороша. Не будь дурой.

– Ну ладно, – сказала Мария. – Я не могу этого объяснить. Ты не поймешь.

Она забывала слишком многое в жизни, но не все. Мелкие сплетни, как бы случайные намеки навсегда застревали в памяти. Она не могла отмахнуться от них. Связи… это ей удалось благодаря связям. Так говорили и позже. Она совсем не работает. Она проскользнула с черного хода. Имя. За нее все делает имя. Все дело в удаче. Удача от начала до конца. Она получила первую большую роль в Лондоне, потому что женила на себе Вы-Знаете-Кого; он был от нее без ума… Какое-то время это продолжалось, но, разумеется… Она не лишена способностей, но это способности обезьяны. Игрой это не назовешь. Она унаследовала обаяние Делейни, у нее фотографическая память и целый набор трюков. Вот и все. Говорят, говорят… говорят… говорят…

– Понимаете, – медленно произнесла она, – с такими людьми, как я, никто не бывает по-настоящему честен. Мне никто не говорит правды.

– Я честен, – сказал Найэл. – Я говорю тебе правду.

– Ах, ты… – вздохнула Мария. – Ты совсем не то.

Она посмотрела на него, на его странные, ничего не выражающие глаза, прямые волосы, узкий рот с выпяченной нижней губой. В нем не было черты, которой бы она не знала, которую бы не любила, но какое отношение это имеет к ее игре? Или наоборот? Неужели и то и другое так неразрывно связано? Найэл был отражением в зеркале, перед ним она танцевала ребенком, перед ним принимала различные позы. Найэл был козлом отпущения, взявшим на себя все ее грехи.

– В действительности, – пожал плечами Найэл, – ты хочешь сказать, что ни один из нас отнюдь не птица высшего полета. Не то что Папа или Мама. И, называя нас паразитами, Чарльз не в последнюю очередь имел в виду именно это. Из нас троих каждый по-своему сумел одурачить окружающих своим кривлянием, но в глубине души мы отлично знаем правду.

Он стоит в магазине на Бонд-стрит и разыскивает пластинку. Пластинку, на которой Папа поет одну старинную французскую песню. Названия он не мог вспомнить, но там была одна строчка о le cor[23]: «Que j’aime le son du cor, le soir au fond du bois»[24].

Что-то в этом роде. Он очень хорошо знал эту пластинку. На обороте была записана «Plaisir d’amour»[25]. Никто не пел эти песни так, как Папа. Но глупенькая молодая продавщица подняла голову от списка имеющихся в магазине пластинок и тупо посмотрела на него:

– У нас ее нет. Наверное, она очень старая. Не думаю, что ее еще раз записывали.

Пока она говорила, дверь кабины для прослушивания отворилась и Найэл услышал одну из своих собственных песен в ритме джиги, исполняемую под невыразительный аккомпанемент посредственного оркестра. В это время мимо проходил какой-то мужчина; он узнал Найэла и, улыбаясь, кивнул в сторону кабинки:

– Добрый день, мистер Делейни. Вам не надоедает слушать ее? Мне так порядком надоело.

Девушка за прилавком взглянула на Найэла, а его песня, казалось, звучала все громче и громче, заполняя весь магазин.

Найэл придумал какой-то предлог, поспешно вышел из магазина и зашагал прочь.

– Вся сложность в том, что вы оба не чувствуете благодарности за свой успех, – сказала Селия. – Он пришел к вам, когда вы были еще слишком молоды. Тебе едва исполнилось двадцать, когда ты познала оглушительный успех в «Хеймаркете»[26], а я сидела дома на Сент-Джонс-Вуд и присматривала за Папой.

– Ты любила присматривать за Папой, – сказала Мария. – Ты же знаешь.

– Он слишком много пил, – сказала Селия. – Ты никогда этого не замечала, а если и замечала, то тебя это не волновало. Я одна переносила весь этот ужас, когда видела, как он подходит к буфету. Труды не было с нами. Она лежала в больнице с язвой на ноге.

– Ты преувеличиваешь, – возразил Найэл. – Папа никогда не напивался до безобразия. Никогда не падал, ничего особенного себе не позволял. Наоборот, бывал весьма забавен. Всегда декламировал. Ярды и ярды поэзии. Никто не возражал. И пел он тогда лучше, чем когда бы то ни было.

– Я возражала, – сказала Селия. – Когда кого-то любишь, постоянно присматриваешь за ним и видишь, как он постепенно отдаляется от тебя, теряя лучшее, что в нем было, поневоле будешь возражать.

– Все оттого, что он оставил сцену, – сказала Мария. – Он знал, что это начало конца, и все в нем перевернулось. Когда я начну стареть, то, вероятно, тоже стану пить.

– Нет, не станешь, – сказал Найэл. – Ты слишком тщеславна. Слишком заботишься о фигуре и лице.

– Вовсе не забочусь, – сказала Мария. – Слава богу, пока не требуется.

– Придет время, потребуется, – пообещал Найэл.

Мария хмуро взглянула на него.

– Отлично, – сказала она, – продолжай. Скажи еще какую-нибудь гадость. Так или иначе, всем нам отлично известно, что ты замышлял той зимой.

– Да, – подтвердила Селия. – Все к одному. Бедный Папа очень беспокоился за тебя, Найэл. Это было просто ужасно.

– Чепуха, – сказал Найэл.

– Тебе едва исполнилось восемнадцать, – сказала Селия. – А какие пошли разговоры.

– Ты хочешь сказать, что говорил Папа, – сказал Найэл. – Он всегда говорил. Без этого ему жизнь была не в жизнь.

– Но он очень расстраивался, – сказала Селия. – Он так и не простил этой женщине.

– Когда люди кого-то не любят, – сказала Мария, – они всегда говорят «эта женщина». У тебя есть причина не любить бедную старушку Фриду? Право, она была лучше многих. Для Найэла даже совсем неплоха. Она не причинила ему никакого вреда, как раз наоборот. К тому же она была старым другом Папы и Мамы.