— Так почему бы не изменить программу? Мелочовку убрать, сосредоточиться на крупном.

— Это не так-то просто. Нужно оборудование и настоящий, постоянный ассистент. Надо придумать, как перевозить большие декорации. Да и мои любимые фокусы — те, о которых я только в книжках читала… Видно, придётся самой разбираться, в чём их секреты. Фокусники — народ скрытный.

— Ну так представь, как будто можешь делать всё что угодно. Что бы ты выбрала?

— Всё что угодно? О боже. — Клара усмехается. — Скажем, трюк де Кольта с исчезающей птичьей клеткой. Он поднимал в воздух клетку с попугаем, и — раз! — клетки нет! Наверняка прятал в рукав, но как — поди догадайся!

— Скорее всего, клетка была складная. А прутья на шарнирах? Посредине толще, чем на концах?

— Не знаю, — отвечает Клара. Она раскраснелась, говорит взахлёб. — А ещё есть «шкаф Протея». Небольшой шкафчик, вертикальный, на высоких ножках и вертится, чтобы зрители видели: никаких потайных дверей там нет. Ассистент поворачивает шкаф, открывает-закрывает дверцы — и вдруг изнутри раздаётся стук. Двери открываются, и ты выходишь.

— Зеркала, — догадывается Радж. — Поверхности не видно, только отражение.

— Это и я знаю. Но все дело в углах, геометрия должна быть безупречной, в этом-то и фокус — в расчётах. — Кларин бокал давно пуст, но в кои-то веки она не замечает. — Но самая заветная моя мечта, самый мой любимый номер — «Ясновидение». Придумал его иллюзионист Чарлз Моррит. Зрители давали ему предметы — золотые часы, к примеру, или портсигар, — а ассистентка с завязанными глазами узнавала, что есть что. Нечто похожее делали и другие, с кодовыми фразами: «Интересный предмет, передайте, пожалуйста», а на деле это не просто фраза, а шифр, но Моррит каждый раз говорил: «Да, спасибо» — и только. Секрет он унёс в могилу.

— Повязка была прозрачная.

— Ассистентка стояла лицом к стене.

— Зрители подставные.

Клара качает головой:

— Ни в коем случае, иначе фокус не стал бы таким знаменитым. Над разгадкой бьются уже больше века.

Радж смеётся:

— Чёрт знает что!

— Я же говорила! Сама не один год бьюсь.

— Тогда, пожалуй, — отвечает Радж, — надо нам биться усерднее.

12

Однажды, когда они всей семьёй отдыхали в Лавалетте, штат Нью-Джерси, Шауль разбудил их на рассвете. Герти, вставшая последней, ворчала, а он повел их из домика с жёлто-голубыми ставнями по тропинке, ведущей к пляжу. Все шли босиком, некогда было обуваться, и едва добрались до воды, Клара всё поняла.

— Море как кетчуп, — заметил Саймон, хотя ближе к горизонту оно алело, точно спелый арбуз.

— Нет, — поправил Шауль, — как Нил. — И смотрел на море с такой верой, что Клара с ним согласилась.

Спустя несколько лет, уже в школе, Клара узнала, что такое «красные приливы»: из-за скоплений морских водорослей прибрежные воды меняют цвет и становятся ядовитыми. Новое знание, как ни странно, опустошило ей душу. Нет больше в красном море никакой тайны, нечего ломать голову над разгадкой. Ей дали знания, но взамен забрали нечто другое — чудо преображения.

Когда Клара достаёт у зрителя из уха монету или превращает шарик в лимон, цель её — не обмануть людей, а одарить иным знанием, расширить их представление о возможном. Она стремится не перечеркнуть реальность, а снять завесу, показать жизнь со всеми противоречиями и странностями. Лучшие фокусы — те, что мечтает показывать Клара, — они не лишают жизнь реальности. Они наполняют жизнь тайной.

В восьмом веке до нашей эры Гомер рассказал о Протее, морском боге и пастухе тюленей, умевшем принимать любую наружность; пойманный, он мог предсказывать будущее и, чтобы этого избежать, менял облик. Спустя почти три тысячи лет изобретатель Джон Генри Пеппер продемонстрировал в Лондонском политехническом институте новую иллюзию под названием «Протей: мы здесь, но нас нет». Спустя ещё столетие Клара и Радж ищут доски на свалке строительного мусора на Рыбацкой пристани. В столь поздний час вокруг никого, морские львы и те спят, выставив из воды носы, — и они увозят на грузовичке Раджа девять досок. В полуподвале дома на бульваре Сансет, где Радж с четырьмя товарищами снимает квартиру, Радж мастерит ящик метр на метр восемьдесят. Клара оклеивает ящик изнутри обоями, белыми с золотым узором, как у Джона Генри Пеппера. Внутри Радж устанавливает две зеркальные створки, тоже оклеенные с одной стороны обоями, так что в сложенном виде их не отличишь от стенок. Когда створки открыты и края соприкасаются, внутри образуется свободный угол, в самый раз для Клары, а в зеркалах отражаются боковые стенки.

— Красота! — ахает Клара.

Ни малейшего изъяна! Клара исчезает средь бела дня. Здесь, в нашем привычном мире, существует другой, невидимый глазу.

Прошлое Раджа ничуть не напоминает сказку. Мать его умерла от дифтерии, когда ему было три года; отец был старьёвщик — рылся в грудах мусора в поисках стекла, металла, пластика и продавал их торговцам утилем. А самые негодные обломки приносил Раджу, и тот мастерил из них крохотных изящных роботов и выстраивал рядком на полу в их однокомнатной квартире.

— Он болел туберкулёзом, — рассказывает Радж, — вот и отправил меня сюда. Он знал, что умирает, знал, что больше у меня никого нет, и если он хочет меня вытащить, то надо поторопиться.

Они лежат нос к носу в Клариной постели.

— Как ему удалось?

Радж отвечает не сразу.

— За деньги. Заплатил одному типу, тот сделал фальшивые документы, по ним получалось, что я брат Амита. Другого пути не было, и отец истратил всё, что имел. — В глазах у него новое выражение — то ли тревога, то ли беззащитность. — Теперь уже я легальный, если ты об этом хотела спросить.

— Нет, не об этом. — Клара, переплетя пальцы с его, сжимает руку. — А отец к тебе сюда приезжал?

Радж качает головой:

— Он прожил ещё два года. Но так и не сказал мне, что болен, не хотел, чтобы я приехал с ним проститься. Наверное, боялся, что если я вернусь, то так и останусь подле него. Я один у него был.

Клара представляет своего отца и отца Раджа. В её воображении они друзья, где бы ни были сейчас: играют в шахматы в призрачных парках, ведут богословские споры в дымных райских барах. Клара верит в христианский рай, хоть ей и не положено. Иудейская версия — Шеол, страна забвения, — кажется ей совсем уж беспросветной.

— Что бы они о нас подумали? — спрашивает Клара. — Еврейка с индусом!

— Недоиндус, — Радж щиплет её за кончик носа. — С недоеврейкой.

Радж придумывает себе новую мифическую биографию. Он — сын сына легендарного факира, передавшего самому Говарду Тёрстону секреты индийской магии: как за несколько секунд вырастить из косточки дерево манго; как сидеть на гвоздях; как взбираться вверх по верёвке, подброшенной в воздух. Так и будет он рассказывать антрепренёрам и организаторам выступлений, так и будет написано в программках, и всякий раз его радость будет омрачена стыдом. Ведь неизвестно, на кого он больше похож на самом деле. То ли, как вымышленный внук факира, забирает то, что принадлежит ему по праву, то ли, как жулик Говард Тёрстон, унес с Востока на Запад краденые секреты.