Целую, Крис

P. S. Дик, сейчас вечер среды, и я всю неделю раздумывала над звонком тебе: если я собираюсь тебе звонить, то делать это нужно как можно скорее. Скоро ты получишь мою записку, отправленную срочной почтой во вторник, и уедешь – когда? завтра или в пятницу? – за границу на десять дней. Я не могу вспомнить, что именно я написала, но я зачитывала ее Энн Роуэр по телефону и она поклялась, что записка не была слишком сопливой. Кажется, я упомянула, что мне неловко за девяносто страниц писем с единичным междустрочным интервалом. А потом что-то вроде: «Мысль о встрече с тобой наедине видится мне абсолютным счастьем и удовольствием». Боже, вот теперь я правда пресмыкаюсь. Так или иначе, я знаю, что наврала, будто мне «очень надо» оказаться двадцать третьего февраля в «Арт-центре» в Лос-Анджелесе. Мы с Сильвером едем туда завтра, чтобы посетить мастерские в пятницу. Я хочу, чтобы это выглядело ненавязчиво, а звонок – это как-то прямо в лоб. Что если я дозвонюсь до тебя, когда твоя голова будет занята другим? Смогу ли я справиться с этим так же лихо, как когда заблудилась ночью в лесу? Нет. Ну или может быть. Я мечусь между сохранением тебя как адресата моих писем и возможностью разговаривать с тобой как с личностью. Может, я просто забью.

С любовью, Крис

* * *

Нью-Йорк

Четверг, 2 февраля 1995 года

ДД,

я сижу в баре «Вест-Энд» на Бродвее, пью кофе и курю перед встречей с Сильвером. Я в дороге большую часть дня: вышла из дома где-то в десять пятнадцать, сквозь сильный снегопад доехала до Олбани, потом нескончаемая поездка на поезде.

После нашего вчерашнего разговора я не могла уснуть до трех часов ночи. Сердечные и сексуальные чакры пульсировали, переплетаясь, пока сердце не взяло верх над вожделением. Или, скорее, пока сексуальную энергию будто не откачали из сердца. Это было что-то вроде восторженного блаженства, я такого не испытывала уже лет десять, с тех пор как влюбилась в Сильвера. В тот раз все проходило очень болезненно: те чувства были едва выражены и так и не были приняты. Я была вынуждена следовать другим тактикам, например быть самой умной и самой полезной девочкой.

Сейчас моя личная цель (помимо всего, что может случиться по ходу) – это выражаться максимально четко и честно. В каком-то смысле любовь очень похожа на процесс письма: пребываешь в том обостренном состоянии, когда нет ничего важнее точности и осознанности. И это может сказаться на всем. Ты рискуешь тем, что твои чувства могут быть осмеяны или отвергнуты, и, похоже, я впервые понимаю этот риск: я готова проиграть и принять последствия, раз уж сама делаю ставки.

Думаю, мы неплохо поговорили вчера вечером, несмотря на двусмысленную насмешливость твоего вопроса: «И ты хочешь просто поговорить, да?» Не помню, что я ответила, что-то вырвалось само собой, но, кажется, мы оба поняли, что имеем в виду одно и то же.

Крис

* * *

Фильмор, Калифорния

(Кондор-Презерв – ранний вечер, 35 градусов тепла)

Пятница, 3 февраля 1995 года

ДД,

искусство, как Бог или Народ, изящно до тех пор, пока ты можешь в него верить.

Чем Можно Заняться С Человеком, С Которым У Тебя Роман:

1) Сфотографироваться в фотобудке.

(Пометка: закончить позже.)

О чем я размышляла в машине:

Что я больше не хочу быть человеком, который все знает, который продумывает все за двоих и вечно строит планы. Раньше я, хоть убей, не понимала людей, готовых решиться на это (т. е. в корне изменить свою жизнь), – это казалось мне бесполезным, самовлюбленным, еще одним способом отлынивать от дела. Но воля, вера могут быть сломлены… и теперь и я вслед за ними.

Можно сформулировать так: я сошлась с Сильвером, поскольку знала, что смогу помочь ему собрать его жизнь по кусочкам. К тебе же меня тянет, потому что я понимаю, что ты можешь помочь мне разобрать мою.

* * *

Пасадена, Калифорния

Суббота, 4 февраля 1995 года

«Мактуб» на арабском означает «так предначертано».

Создать нарратив, в котором говорящий начинает понимать, что события ее/его жизни могут рассматриваться не как неожиданности, а как озарения, как систематические откровения судьбы.

* * *

ДД,

сижу в библиотеке «Арт-центра», начала систематически читать твое эссе «Медиа и время магии» в каталоге Цюрихского музея, на который я наткнулась здесь в прошлый раз. Похоже, я твой идеальный читатель – или, скорее, идеальный читатель – это тот, кто влюблен в писателя, кто прочесывает текст в надежде разгадать его личность и ход его мыслей –

(С помощью любви я учу себя мыслить) – смотрю на текст как на путь внутрь. С такой установкой никакой текст не кажется слишком сложным или невразумительным и все становится объектом исследования. (Исследование хорошо тем, что разбивает все на микрокосмы: если тебе понятно изучаемое в рамках твоего исследования, ты способен определить и другие рамки, другие аспекты исследования. Все существует по отдельности, обособленно, и никакого макрокосма на самом деле нет. Без границ нет и исследования – только хаос. И ты его разбираешь.)

Я думаю, что в этом эссе ты (скорее всего, многие другие тоже, но раз я влюблена в тебя, притворюсь, что ты такой один) был на волоске от очень важного открытия: как ввести политику в концептуальный экстаз Леви-Стросса, в экстатический нигилизм Бодрийяра, не становясь при этом старым брюзгой. Политика означает принятие того, что события происходят не без причины. За потоком событий стоит каузальность, и если мы будем упорно ее исследовать, мы ее поймем. Можно ли артикулировать политическое структурно, заряжено, вместо того чтобы скрести по сусекам, откапывая очередную скукотищу? Я думаю, разгадка в одновременности, в ощущении чуда: политическое может быть ПАРАЛЛЕЛЬНЫМ ИСТОЧНИКОМ ИНФОРМАЦИИ, и более того: политическая осознанность, понимание того, как все происходит, вполне может усилить наше ощущение настоящего, которое врывается в Сейчас. Я думаю о твоей цитате из Леви-Стросса – «вселенная информации, где снова воцаряются законы неприрученной мысли». Будто мгновенная передача информации может вернуть нас к хронологической, конечной, намеренной магии средневекового мира. «Средние века зиждятся на семи веках бурного восторга, простирающегося от ангелов небесных до навозных куч» (Хуго Балль). Поэтому когда ты вводишь политическую информацию в свои тексты, она не должна быть скована формулировками «и все же –», «но все-таки», словно политическое может быть чем-то окончательным, примиряющим. (Вспоминается твое эссе о постмодернистском ретрокэмпе в книге «Министерство страха».) Политическое следует вводить через «и, и». Затаив дыхание, удерживая это на плаву – каким количеством информации об одном предмете можно жонглировать двумя руками?

Ты так хорошо пишешь об искусстве.