– И много ты навоюешь? – возразил Павленко. – Да даже если и навоюешь – что с того? На шум сбежится весь аэродром. И попробуй тогда выполни задачу! Падем смертью храбрых, только и всего. И много ли будет проку от нашей храбрости? Нет, тут нужно действовать как-то иначе. По-тихому…

– Это днем-то? – сказал Рябов. – Нам с Василием и ночью этого не удалось. Уж столько было шуму… А тут – среди бела дня.

– Значит, надо придумать какую-нибудь хитрость, – сказал Павленко. – Что-нибудь такое, чего они не ожидают. Или – на что они не обратили бы внимания.

– То есть мы будем у них на виду, а они нас будут принимать за своих? – уточнил Дубко.

– Примерно так, – сказал Павленко.

– У тебя есть конкретное предложение? – спросил Богданов у Павленко.

– Вот чего нет, того нет! – вздохнул Павленко.

– Кажется, у меня есть конкретное предложение, – сказал до сих пор молчавший Муромцев. – Ну что вы на меня уставились? – Он помолчал, собираясь с силами, и глянул на Рябова: – Объясни народу, как мы пробрались ночью на базу.

– А, понял! – радостным полушепотом воскликнул Рябов. – А ведь и в самом деле… Слушайте, братцы, это и вправду сто́ящая мысль! Коль нам с Василием таким способом удалось проникнуть на базу, то, может быть, стоит попробовать сыграть этот спектакль еще раз? А? Все равно ничего лучшего мы, наверное, не придумаем, а время поджимает.

– Ну и как же вы проникли на базу? – спросил Дубко.

– Внаглую! – ответил Рябов.

– Да говори ты толком, без лирических отступлений! – поморщился Дубко. – Не до лирики сейчас!

– Все получилось просто, – сказал Рябов. – Мы вышли из укрытия и направились прямо к центральному пропускному пункту. Не таясь. Василий громко рассказывал мне на английском языке о своих любовных похождениях, а я время от времени радостно похохатывал. На пропускном пункте нас приняли за своих и без лишних вопросов пропустили на базу. Вот и весь спектакль.

– Что-то я не до конца понял… – с сомнением произнес Богданов. – Это как так – приняли за своих? Почему?

– Да вот так! – ответил Рябов. – Одежда на нас хоть и без знаков различия, но – военная, так что нас запросто можно было принять за своих. Это – раз. А Василий, говорю, рассказывал мне байку о бабах на чистом английском языке. Он прекрасно говорит по-английски. Вы что же, этого не знали?

– На пропускном пункте американцы мне сказали, что у меня – техасский выговор, – добавил Муромцев. Было заметно, что он говорит с трудом, но, как бы то ни было, сознания он не терял и вообще держался молодцом. Если бы не бледное лицо, то нельзя было бы даже и подумать, что он – ранен. – Ну, я им присочинил дополнительную байку о моем ранчо в Техасе. Называется – «Сломанная подкова». Так что, когда закончим операцию, милости прошу в гости. Не заблудитесь. Это рядом с ранчо «Дохлая лошадь».

Произнеся такую длинную речь, Муромцев выдохнул и устало прикрыл глаза.

– Ах ты, черт! – почесал затылок Богданов. – Действительно…

– Вот я и говорю! – горячо зашептал Рябов. – А что, если еще раз попробовать сыграть тот же самый спектакль? Американцы – ребята простые и стандартные. Поверили нам один раз, глядишь, поверят и во второй.

– Ну а что? – пожал плечами Дубко. – А вдруг да удастся? Надо только распределить роли и вообще все хорошенько обдумать…

– Все равно других идей у нас нет, – сказал Павленко. – Да и не предвидится.

– Так-то оно так, – в задумчивости проговорил Богданов. – Но вот ведь какое дело…Там-то, на аэродроме, надо будет говорить по-английски. Ведь обязательно кто-нибудь прицепится и что-нибудь спросит. А единственный из нас, кто знает английский язык, это Муромцев. Но он… В общем, сами видите.

– За меня не беспокойтесь, – отозвался Муромцев. – Если понадобится, я им еще раз расскажу о моих любовных похождениях с красоткой Сьюзи, а заодно и о ранчо «Сломанная подкова». Которая, как вы теперь знаете, совсем недалеко от другого ранчо – «Дохлая лошадь». – Муромцев слабо улыбнулся.

– Да и я знаю пару-тройку английских фраз, – сказал Павленко. – Вставлю словечко, если что.

– Ну-ка, скажи что-нибудь по-английски, – попросил Муромцев.

Дубко наморщил лоб и произнес несколько английских слов.

– Меня зовут Боб, – перевел Муромцев. – Да… Произношение у тебя, конечно, того… Так что ты уж лучше помалкивай, когда мы попадем туда… Говорить придется мне.

– Значит, так! – решительно произнес Богданов. – Действительно, ничего лучше мы, наверно, не придумаем. А потому – делаем следующее. Сейчас проникаем на территорию аэродрома. Никакой охраны с этой стороны мы не видели, как ни старались. Вот – даже в ограждении прорехи. Через них мы и проникнем. Оказавшись на аэродроме, оцениваем обстановку и действуем по обстоятельствам. Что касаемо спектакля… Василий – наш старший, а мы – его подчиненные. Поэтому, если что, говорить будет он, а мы – помалкивать. Причем с мрачным и отстраненным видом. Нужно показать, что мы – ребята серьезные и с кем попало в разговоры не вступаем. Можно изобразить мрачную улыбку, но больше – ничего. А там поглядим, кто чей сват, а кто чей кум…

Богданов подполз к Муромцеву и посмотрел на него испытующим взглядом.

– Все в порядке, командир, – сказал Муромцев. – Я готов.

– Юра, – сказал Богданов, обращаясь к Павленко. – Будь с ним рядом. Если что – помоги и поддержи. В общем, ты понимаешь.

– Есть, – отозвался Павленко.

– Рябов, Дубко! – сказал Богданов. – Ползком выдвигаетесь вперед. Подползаете к самой ограде, осматриваетесь. Сигнализируете. Ну, вперед!

Бойцы кивнули и тотчас же исчезли из виду – будто растаяли в воздухе или провалились сквозь землю. Ни одна веточка при этом не шелохнулась, ни одна былинка не вздрогнула. Богданов, Павленко и Муромцев замерли в ожидании. Через три с половиной минуты со стороны ограды раздалось три негромких, но отчетливых звука – будто каркнула ворона. Спустя ровно пятнадцать секунд звуки повторились. Вслед за звуками из кустов бесшумно показалась голова Дубко.

– Все в порядке, – шепотом произнес он. – Ползите за мной.

Скоро все они оказались у пролома в стене, ограждавшей аэродром от внешнего мира. Здесь их ждал