были предопределены тем, что экономическое реформирование и демократизация общества не могли быть осуществлены при сохранении главенствующей роли мало измененного ЦК КПСС и партии в целом.

Половинчатость принимаемых решений привела к фактическому расколу партии, который, однако, опасались закрепить организационно. Партийные руководители, особенно на местах, самым активным образом сопротивлялись тому, чтобы их значение было принижено. Они выступали на общесоюзных форумах с резкой критикой «антисоциалистической» сущности перестройки. В большинстве случаев за такой критикой скрывались личные мотивы или чисто догматическое представление о социализме, но у части выступавших проявлялось искреннее несогласие с реформами в связи с тем, что линия перестройки оказалась отнюдь не выверенной, особенно в хозяйственно-экономическом плане, не была развернута столь необходимая борьба с преступностью, поднявшей голову, против сепаратистских элементов, раскачивавших страну.

Я слышал много таких выступлений и на пленумах ЦК, и на заседаниях съездов народных депутатов, и в Верховном Совете СССР. Горбачев и целый ряд лиц из его окружения воспринимали их болезненно. Я принадлежал к тем, кто считал, что нужно взять на вооружение рациональное зерно из некоторых таких выступлений, но только в том случае, если ясно, что их авторы — за радикальные изменения в нашей общественной и экономической жизни.

Лишь процесс демократизации партии позволил бы изолировать в ней деструктивные, догматические элементы и идеи. Это могло привести к постановке вопроса об организационном ее расколе. К здоровой части, несомненно, отошли бы и те, кто, не принимая тоталитарную систему, в то же время критиковали Горбачева и его окружение за серьезные ошибки в экономическом и государственном строительстве. Можно было бы рассчитывать и на то, что к здоровой части партии отойдет уже отколовшаяся от нее и набирающая вес прослойка, состоящая главным образом из представителей интеллигенции, которая начинала сильно критиковать Горбачева за нерешительность в реформировании, демократизации страны.

Перед ХХVIII съездом Горбачев спросил, кто из нас хотел бы остаться в Политбюро. Большинство, в том числе и я, ответили, что считаем несовместимым членство в ЦК с занятием государственных постов. С этим согласились. Тем не менее на съезде настояли, чтобы министры обороны, иностранных дел, председатель КГБ все-таки были членами ЦК. Все занимавшие эти посты такую позицию приняли.

Что касается меня, то в своем выступлении на съезде я заявил: «Считаю твердо, что члены Президентского совета не должны входить в Политбюро, и буду действовать на основе этого убеждения». В этом же выступлении, касаясь роли партии, подчеркнул, что одной из главных причин осложнения обстановки в стране был тот факт, что мы не действовали «опережающими темпами» в области обновления партии, которая после отказа от конституционно гарантированной ведущей роли в обществе должна была встать на путь завоевания места ведущей силы.

Партия, по сути, на этот путь не встала. Оказалась не готовой действовать в тот момент демократическим путем, согласиться с существованием в ней «разномыслящих, но равно ответственных за перестройку сил», с политическим плюрализмом в стране. Негативно сказалось и отсутствие новой идеологической основы деятельности. Ее не могли заменить сентенции типа «социализма с демократическим лицом».

В это время в стране стал расти рейтинг Б. Н. Ельцина, который динамично выдвигался в лидеры. Без «ельцинского фактора» уже нельзя было ни оценивать обстановку, ни делать прогнозы ее развития.

Что касается роли и места партии в обществе, то позиция Ельцина в общем не отличалась радикально от позиции Горбачева. Работая первым секретарем Московского городского комитета КПСС и будучи кандидатом в члены Политбюро, Ельцин отнюдь не выступал против руководящей роли партии. Но уже на том этапе, — а я присутствовал на пленуме ЦК, когда Борис Николаевич неожиданно для большинства находившихся в зале подал в отставку с поста кандидата в члены Политбюро, — он выступил против порядков, существовавших в высшем партийном органе. Но что хотелось бы отметить: он не просил отставки с поста первого секретаря московской парторганизации.

Дальнейший расклад был вполне ожидаемым. Все выступавшие осудили — кто резче, кто мягче — «проступок» Ельцина. Ни один не выступил в его поддержку. Создавалось впечатление, что Горбачев в тот момент хотел если не вывести его из-под удара, то во всяком случае смягчить этот удар.

Просьбу Ельцина удовлетворили. А через несколько дней освободили его и от поста первого секретаря МГК — в результате хорошо подготовленной, главным образом отделом оргпартработы ЦК, антиельцинской кампании в Москве. Мне представляется, что и в тот момент Горбачев не занимал крайних позиций, он даже пытался «оставить дверь приоткрытой», но тон в отношении Ельцина уже задавали другие, а Горбачев им не противодействовал, возможно, опасаясь усиления в партии «антиперестроечного ядра».

Но все это еще не привело Ельцина к отрицанию лидирующей роли партии. Об этом свидетельствовало его выступление на XIX парткоференции, где он признал свои ошибки. Лишь после этого «неуслышанного» партией выступления Ельцин начал политически дрейфовать в сторону отказа от модели партийного руководства, ставя это условием демократизации общества, а затем, после путча ГКЧП, перешел на антикоммунистические позиции.

Как-то один из моих друзей-политологов сказал мне: «А знаешь, если б Ельцин был избран генеральным секретарем партии, она сохранила бы свое значение и место в обществе». Думаю, что он был прав. Но после XIX партконференции развитие событий приобрело собственную логику. Я бы выделил в ней два основных элемента: во-первых, набиравшую силу неприязнь, соперничество и борьбу между Горбачевым и Ельциным и, во-вторых, все большее влияние, которое оказывала на Ельцина обладавшая значительным интеллектуальным потенциалом Межрегиональная группа, которая явно подталкивала его к лидерству в стране.

В это время уже возник российский Центр во главе с Б. Н. Ельциным, который выиграл борьбу за Верховный Совет РСФСР, а затем стал первым президентом России. Во многом руководствуясь интересами борьбы за власть, Ельцин и его окружение поставили своей целью добиваться абсолютного суверенитета Российской Федерации. В этих условиях на их сторону начали перетекать те, кто вынашивал идеи независимости национальных республик.

С этого момента, с учетом истинного места России в экономике и политике СССР, можно было реально говорить о двоецентрии. Личные отношения Горбачева и Ельцина, слегка сглаженные отдельными «доверительными контактами», оказывали все более негативное влияние. Неприязнь подогревалась влиятельными людьми из их окружения.

Реальная сила и власть постепенно переходили к Ельцину. Процесс, конечно, был непростой. У всесоюзного руководства в руках оставались важнейшие рычаги управления. Но дело было в том, что они использовались все менее активно и здраво на благо развития экономики, сохранения союзного государства.

Мне представляется, что развала Советского Союза могло бы не быть при успехах союзных властей в решении основных задач, стоящих перед страной.

Одним из наиболее актуальных и важных было совмещение неумолимого процесса обретения республиками суверенитета