– Грицко! – попыталась остановить его Олеся. – Опять разволновался, спать не сможешь, будешь бродить по хате, как привидение, а наутро с красными, как у кролика, глазами будешь рычать на всех…

– Что же это с тобой такое, дядька Григорий? – поинтересовался Ян.

– Нервный он, – объяснила, как считала верным, Олеся, – раньше-то он всё по ночам работал, вот и испортил своё здоровье. Теперь чуть поволнуется – ночами не спит.

– Этому я мог бы помочь, – предложил Ян, который, хоть и не всё ещё знал о своих недавно открывшихся способностях, но почему-то чувствовал себя гораздо увереннее, чем в вопросах любви.

По просьбе юного лекаря Олеся и Андрей помогли устроить Григория на кровати в дальней комнате и с великой неохотой оставили наедине с Яном. Не то, чтобы он не мог усыпить больного в их присутствии, но юноше не хотелось, чтобы они были свидетелями его возможной неудачи – Ян ещё не настолько верил в себя…

С чего начать? Посмотреть, нет ли у него в голове какой-нибудь болячки? Ян подержал руки над головой Григория – ладони жгло, как будто в голове казака пылал костер; так взметаются вверх языки пламени или в сильный шторм вздыбливаются волны. Но отчего Григорий так неспокоен? Ян ещё раз повел руками над головой и обнаружил пониже, у горла, холодное место его чуткие пальцы именно так определяли больной орган. Он, конечно, не мог знать, что это – щитовидная железа, и опять пожалел о нехватке грамоты: неизвестно, что лечит… Ян решил идти по привычному пути – посмотрел в глаза Григорию и, когда увидел, что тот ему полностью подчиняется, приказал:

– Спи!

Он ещё некоторое время подержал руку над больным органом, всем сердцем желая больному исцелиться. Олеся и Андрей ждали его в большой комнате даже с некоторым страхом. Словно колдуна какого, чье колдовство неизвестно чем может кончиться!

– Ну что? – выдохнули они в один голос.

– Спит.

– Спит? – недоверчиво переспросил Андрей и чикнул себя ладонью по горлу. – А ты ему ничего не сделал?

Ян осуждающе покачал головой.

– Я думал, вы умный, дядька Андрей, – такое обо мне…

Олеся не выдержала и в своих бесшумных тапоточках пробежала в спальню. Вернулась тотчас озадаченная, но успела бросить восхищенный взгляд на Яна.

– Неужели ты всё можешь?!

– Скажешь тоже, – смутился Ян и вздохнул. – Мне знаний не хватает. Например, я чувствую, какое у человека место болит, а как оно называется?.. Какое должно быть здоровое?.. Вот и приходится заставлять человека самостоятельно или самого себя лечить, вроде как подталкивать; мол, работай, гони врага в шею… болезнь, значит.

Ян даже взопрел от усилий, подыскивая для объяснений нужные слова, но, заметив неверящие глаза своих слушателей, решил сослаться на авторитет:

– Не придумываю я! Меня вон, и прадед учил: душа сама знает, что человеку надо…

Олеся с Андреем переглянулись.

– О каком прадеде ты говоришь, Янек? Разве он ещё жив?

– Какое там – жив! Он лет сто назад жил. Или двести, – юноша подивился на неразумность своих товарищей и ещё бы рассказывал им о своем необыкновенном прадеде, если бы не заметил в глазах Олеси растущую тревогу. – Что вы на меня так смотрите?.. А-а… думаете, я умом больной? С умершим дедом знаюсь? Какие же вы тёмные люди!

Олеся хихикнула. Не выдержав, улыбнулся и Андрей.

– Куда уж нам до тебя!.. Ты, хлопец, больно не заносись, лучше расскажи нам без спешки – как да что? Может, и поймём.

– Так вы спать хотели!

– Ради такого случая – повременим. А если бессонница нагрянет, что ж, лекарство вот оно, под рукой!

Поезд покачивался на рельсах, и Катерина, засыпая, нет-нет, да и стукалась головой о деревянную перегородку, пока увлеченный разговором с Первенцевым Дмитрий наконец не заметил её мук и не положил голову жены себе на плечо, придерживая рукой.

С некоторых пор на молодую женщину навалилась странная для её деятельной натуры сонливость. Стоило Кате на минутку присесть, как голова непроизвольно начинала клониться на грудь, а веки наливались тяжестью – не поднять!

А ещё ей хотелось есть. Она очень стеснялась этого своего желания, но организм настойчиво требовал: дай!

Дмитрий, впрочем, этому ничуть не удивлялся и на каждой станции охотно выбегал на перрон, чтобы принести жене очередной "гостинчик". Катерину до слез трогала его забота, а Константин со вздохом зависти повторял:

– Глядя на вас, мне смертельно хочется жениться!

Сочетание слов "смертельно" и "жениться" очень их всех смешило.

В эту пору против ожидания вагоны не были переполнены. Сказывалось начало лета. Уже лезла из земли всяческая зелень. Воспряли духом тощие коровёнки. Селянки могли хоть как-то разнообразить стол. Начинались сельские хлопоты, потому в вагонах ехали или беженцы, или порученцы.

На одной станции из вагона вышла семья с многочисленными ребятишками, так что Дмитрий смог уложить Катерину на освободившуюся лавку, где она незамедлительно уснула.

Мужчины понизили голос, но продолжали увлеченно разговаривать. Причем Дмитрий жадно расспрашивал Константина обо всём, что касалось новой власти: кто такой Ленин, где живёт, какие у него привычки, кто ещё стоит у власти, чего они хотят? Вопросам не было числа, и Первенцев мог только удивляться, до чего ещё в глубокой провинции отсталые люди! Они даже не слышали о таком великом человеке, как Георгий Васильевич Чичерин!

Он не подозревал, что Дмитрий Ильич Гапоненко – кличку Чёрный Паша он решил навеки схоронить в азовских плавнях – заново учился быть законопослушным гражданином после того, как много лет власти охотились за ним в надежде разгромить его контрабандистскую империю.

На Рождество Дмитрию исполнилось тридцать три года. Он был деятелен, полон сил и, в отличие от совсем юных россиян, знал, чего в жизни хочет и как этого добиваться. Трудности его не пугали.

Главное, Дмитрий был уверен, что никакая власть не изменит человека настолько, что к нему нельзя будет подобрать ключи. Соратники не понаслышке считали Черного Пашу волком. Он и был зверем, готовым, впрочем, в любое время возглавить волчью же стаю. Или подавить жесткой хваткой тех, кто ропщет, если они были из овечьего стада. А поскольку подавлять в своей жизни ему приходилось часто, то все привычки овечьей натуры он знал до мелочей и при необходимости вполне овечкой мог прикинуться. Что он сейчас и делал в общении с Константином. Молодой человек был открытым, искренним и, как многие истинные революционеры, бессребреником.

Чёрный Паша сразу отнес его к овцам, ибо не понимал бескорыстия. К таким людям он относился снисходительно, как к юродивым – что с них взять?! Вот он сидел сейчас напротив и с упоением расписывал, как хорошо будет всем жить, когда наступит коммунизм.