На широченной ладони людоеда лежал восковой оттиск — отпечаток пальца Гарольда.

— Отдай, — я протянула руку.

Уйма посмотрел с сомнением.

— Это было дадено мне, — я сдвинула брови. — Гарольд дал мне. Я королевский маг, ясно?

— Потеряешь, — с сожалением сказал Уйма. — Или отымут. Или расплавится. На.

Я поймала восковой отпечаток и снова положила в карман. Настроение было ужасное, болела шишка на лбу, ныло ушибленное колено. Впереди была дорога вдоль виселиц и встреча с принцем-деспотом, чьим именем окрестные матери пугают непослушных детей.

— Деньги, — с удовлетворением сказал Уйма. Стоя на коленях перед бесчувственным Максимилианом, он перебирал мешочки, привешенные к мальчишкиному чёрному поясу.

— Оставь, — сказала я брезгливо. Уйма и ухом не повёл — выворачивал мешочки один за другим.

Максимилиан лежал, поверженный и жалкий, под носом у него запеклась струйка крови. Белое лицо казалось бумажным, белые кисти, выглядывающие из чёрных рукавов, — фарфоровыми. Даже длинные, хищные ногти не казались теперь зловещими — просто мальчишка с нестрижеными ногтями. Тощий, хрупкий пацан. А здоровенный дядька огрел его кулаком по затылку…

— Фу ты, — Уйма высыпал из очередного мешочка пригоршню мелких костей. — Гадость какая.

— Что это?

— Нетопырьи кости, для колдовства. Слушай, Лена, а дружок твой, часом, не некромант?

— А что?

У людоеда зашевелились волосы в ноздрях.

— Некромант?

— Откуда я знаю, — соврала я неизвестно зачем.

Уйма покачал головой:

— Хорошие у тебя друзья…

— Уйма, ты понимаешь, что говоришь?! Какой он мне друг? Он меня чуть…

Я осеклась. Уйма раскрыл следующий мешочек, тот был полон серых, жёлтых и зелёных горошин.

— Семена правды!

— Чего?

Захлёбываясь, я рассказала Уйме всё, что знала. Чем дальше я говорила, тем светлее становилось лицо людоеда.

— Жритраву, — проговорил он с явным удовольствием. — Не было матросов, так акула помогла.

В следующем мешке были мелкие засахаренные фрукты. Максимилиан тем временем вздохнул, его веки опустились ниже, в щёлке между белесыми ресницами дрогнули глазные яблоки.

— Уйма, он очнулся.

Странно улыбаясь, людоед наклонился над Максимилианом и двумя волосатыми пальцами зажал ему нос. Мальчишка он неожиданности широко раскрыл рот, и Уйма уронил туда жёлтое семечко правды — так ловко, что парень невольно сглотнул его.

— А что тебе, дружок, связать надо, чтобы ты не колдовал?

Максимилиан широко раскрыл глаза. Прошла секунда. С ненавистью глядя на Уйму, мальчишка завозился на траве, потянулся руками к животу, скрючился, охнул, выкрикнул людоеду в лицо:

— Руки! Пальцы! Чтобы ты сдох!

Дальше мы пошли втроём. Впереди шагал Уйма, и Максимилиану, которого людоед тащил на верёвке, приходилось почти бежать за ним.

Я замыкала процессию. Я тоже почти бежала, хорошо, что Максимилиан этого не видел.

На пути — то справа, то слева — то и дело возникали виселицы. Иногда пустые. Иногда на них кто-то висел, и я тогда низко опускала голову и смотрела только себе под ноги.

Скоро я заметила, что и Максимилиан не смотрит на повешенных. Только покажется из-за холма нагруженная телом виселица — мальчишка опускает глаза, высматривает что-то на дороге, будто ищет в пыли иголку.

В полдень, когда солнце поднялось высоко, мы сделали привал на верхушке кряжистой скалы — чтобы видеть дорогу в обе стороны. Уйма разделил со мной поровну остатки вчерашнего ужина. Максимилиану не дал ничего. Мальчишка сидел на камне, смотрел вдаль, словно его ничто вокруг не интересовало и ничто не касалось.

— На, — я раскрыла мешочек с засахаренными фруктами.

— Как я буду есть? — раздражённо спросил Максимилиан. Его руки были крепко связаны за спиной, и даже пальцы Уйма заботливо опутал каждый своей верёвочкой.

Я поколебалась.

— Открой рот. Я тебе в рот буду класть.

Максимилиан ухмыльнулся так отвратительно, что я пожалела о своей доброте.

— Не бери в голову, — Уйма с хрустом раскусил кость. — Мы его семечками кормить будем. Семечками правды.

Улыбка на лице некроманта померкла. Уйма вытащил мешок с горошинками, взвесил в руке:

— Изрядно. Нам хватит.

* * *

— Ты некромант?

— Да! — Максимилиан чуть не поперхнулся очередным зёрнышком.

— Я знал, — проурчал Уйма. — Я знал… Чего боится Принц-деспот?

— Ничего он не боится!

— А что он любит?

— Захватывать чужие замки, города, рудники и рабов, — в глазах Максимилиана промелькнуло злорадство. — Воевать и сражаться! Вот что он любит!

— А ещё?

Максимилиан молчал. Одно проглоченное зёрнышко требовало ответа только на один вопрос, и мальчишка внимательно следил за тем, чтобы не сболтнуть лишнего.

Уйма невозмутимо сунул Максимилиану в рот очередное «семечко»:

— Как сделать, чтобы Принц-деспот нас выслушал?

— Покажите ему силу, — Максимилиан поморщился. — Он уважает только силу.

Уйма подбросил на ладони новую серую горошинку.

— Дайте пожрать, — вдруг возмутился Максимилиан. — У меня живот пучит!

— Нету жратвы, — бесстрастно отозвался Уйма. — Не заработал ещё.

Мальчишка стиснул губы. Уйма снова зажал ему нос; я отвернулась. Что-то мне подсказывало, что Оберон не стал бы допрашивать связанного пленника с помощью зёрнышек правды. Но ведь он великий волшебник и великий король…

И жизнь Оберона в моих руках. Да ещё в Уйминых волосатых лапищах; я вздохнула.

— Как пройти в замок принца, чтобы нас не было видно? — вкрадчиво спросил Уйма.

— Через Солёную Бездну, — простонал мальчишка. — Эй, дайте мне хоть чем-нибудь эту дрянь закусить!

Я положила засахаренное яблоко ему в рот. Максимилиан зажмурился от удовольствия. Я дала ему ещё одно.

На пятом яблоке я потеряла бдительность, и он цапнул меня зубами за палец. До крови.

От неожиданности я вскрикнула.

Максимилиан улыбался, довольный. На щеках у него играли ямочки.

* * *

Конец дня мы встретили в стороне от дороги, в чахленькой роще на вершине холма, откуда отлично просматривались и дорога, и замок Принца-деспота.