лупить обухом по головам лошадей; гусары падали и гибли под штыками егерей. Но один из них успел рубануть меня палашом по киверу, разрубив едва не до волос. Вот таким, весь в крови, слава Богу — французской да лошадиной, и в разрубленном кивере, но сдержавший силами батальона целый вражий корпус, я предстал перед Паскевичем, командовавшим дивизией, в которую входил наш 42-й полк. Если ждал благодарности, то не дождался. Генерал обратил внимание на другое. Он накричал на меня: «Что у вас за вид, господин капитан? Займитесь собой! Офицеру надлежит выглядеть, как подобает».

Но, будем справедливы, как военачальник Паскевич на голову выше «спасителя Санкт-Петербурга». И ему можно только посочувствовать. Ранее генерал брал под командование готовую армию, чуть правил её по своему разумению и — хоть в бой, хоть на парад. Ныне Ермолов и Паскевич обязаны были себе эту армию создать, что называется, с чистого листа. Есть только отряды республиканские и оружие, с времён Романовых оставшееся. Но крестьяне с ружьями и в военных кафтанах — ещё не войско, а лишь похожий на него сброд. Превратить эту массу в дивизии, достойные наследия победителей Наполеона, трудно и долго.

Возвращению Ермолова, прославленного героя Отечественной войны, на сложный южный пост Пушкин посвятил торжественную оду.

Но се — Восток подъемлет вой!Поникни снежною главой,Смирись, Кавказ: идёт Ермолов!

К зиме в Москву вернулся Николай Павлович Романов, чтобы короновать малолетнего сына Александра ровно через два года после декабристского бунта и убийства племянника. Корону тот принял в соборе Петропавловской крепости Санкт-Петербурга. Правительство же осталось в Москве, премьерство Демидова Романовы не оспаривали. Выборы в Думу откладывались, а в стране назревало реальное двоевластие: реставрация монархии снова возвысила старую знать, включая немецкую, кучковались они вокруг Санкт-Петербурга. Россия новая глядела на Москву и «птенцов гнезда Демидова», как столетием раньше — «птенцов гнезда Петрова».

В особом положеньи оказались многочисленные Строгановы. Даже в самый разгул арестов глава К.Г.Б. уберёг родню, ни один из них не потерял ни жизнь, ни свободу. Клан Строгановых, несколькими браками переплетённый с Демидовыми, вдруг стал сильнейшим в России, где практически все фамилии понесли утраты, а некоторые погибли подчистую.

Чтоб не попасть меж московским молотом и питерской наковальней, я нашёл себе иное применение. Незадолго до коронации вернулось в Москву посольство, отправленное в августе в Англию. Наверно, более пёстрого состава русская дипломатия не знала. Не доверяя корифеям старой закалки вроде Грибоедова, который и себя не уберёг, и государственный вопрос не решил, Демидов отрядил на британские острова Кулибина, обоих Черепановых, Лобачевского. По военно-политическим делам премьер выбрал посланником генерал-майора Сухтелена Павла Петровича, не германца, а голландца по происхождению. С ними — полдюжины других видных подданных, больше по материям торговым сведущих. Понимая, что Россия после кровавого Декабря отброшена чуть ли не к временам допетровским, Павел Николаевич поступил точно так, как Пётр Алексеевич: чем изобретать давно известное, лучше в Европе подсмотреть и самое удачное дома привить как культурный яблоневый черенок на русскую дичку. Меня радовало, что сам он не отважился топором на верфи махать — возраст и телеса не те, что у славного самодержца.

Все возможные английские предприятия да мануфактуры, в кои удалось проникнуть, посетил Павел Петрович Аносов, горный начальник из Златоуста. Он — внук и воспитанник самого Льва Фёдоровича Сабакина, а также старинный знакомый семьи Демидовых. Тёзка премьер-министра по возвращении в Москву и рассказал мне о паровых премудростях, подсмотренных на туманном Альбионе.

— Разумеется, ваше сиятельство, англичане не склонны секретами делиться. Тем паче, ни единое британское изобретение патентами у нас не защищено. На одном заводе какую деталь подглядел, потом на другом подсмотрел, книжки прикупил, не думаю, что остались хитрости, мне не известные. Дед, когда в Англию ездил, по той же методе всё срисовал, доложил самой Екатерине, однако воз и ныне там.

— Времена изменились, Павел Петрович. Что при царице-матушке смотрелось досужим развлечением, теперь насущно требуется. Если бы не два парохода черепановских, здесь бы до сих пор фюрер заседал. Рассказывай вкратце, что увидел.

— Далеко их инженерия продвинулась. Паровые машины уже не одинарного, а двойного действия, с подачей пара на обе стороны поршня. Из первого цилиндра с высоким давлением пар снова работает в цилиндре под малым давлением. Это они компаундом зовут. А то, бывает, и третий цилиндр остаток пара принимает, потом он в специальный агрегат идёт, «конденсатор», где пар снова в воду обращается, не требуется бочки за собой возить. И котлы не простые, как в пароходах, а с трубами внутри для доступа жара…

— Погоди, не трещи. Я хоть и понимаю кое-что, это не моя работа в ваши всякие цилиндры вникать. Ты дело говори, что можно с тех «компаундов» у нас приспособить.

— Как машины получились размерами меньше, а для работы им не нужна теперь такая тьма воды и угля, ставят их на самодвижущиеся по рельсам и по дороге повозки, на корабли, а на заводах их уйма. Раньше только насосы, что уголь из шахт вверх подымали да воду откачивали. Сейчас пар всё вытесняет.

— Так уж и всё?

— Наука целая появилась в Англии, политэкономия называется, ваше сиятельство. Объясняет, что и откуда в торговом устройстве берётся. В любом товаре заложен труд рабочего или землепашца. Учит она, что пока уголь и руда в земле, ни стоят они ничего, по крайней мере — для расчёта цены товара. Владелец шахты записывает издержки по добыче руды и угля в среднем на каждый пуд, прибавляет свой интерес. А издержки те — плата рабочим. Так же и цена хлеба — оплата труда крестьянина.

— Ну, допустим.

Я, по совести говоря, помнил только о какой-то политэкономии социализма, ей пытали моих родителей, «Капитал» Карла Маркса и всякие многомудрые изречения Ульянова-Ленина заставляли конспектировать, а кое-то учить наизусть. В постсоветской Беларуси политэкономией пичкать перестали, тем более — в медицинском училище. Оказывается, полезная наука!

— Стало быть, от издержек на труд себестоимость товара зависит. Но человек хуже работает, чем лошадь. Проще одну в плуг запрячь, нежели десять крестьян и прокормить их. А сила угля и пара изрядно дешевле лошадиной. Там, где одна паровая машина работает, да три-четыре мастеровых на её обслуге, польза та же выходит, что от десяти лошадей или сотни людей. Оттого вывод простой и немудрёный: кто первым в мире заменит машинами рабочую силу, тот и победитель.

— Скажешь тоже. Что, заводы без людей, одни мастеровые да кочегары? — мне казалось,