Казалось бы, какое отношение всё это имеет к птичнику? Оказывается, самое прямое и пренеприятное. Вместо того чтобы бродить на воле, рыться в ворохе листьев, на огородах, где так много корма бывает после уборки в добрую осень, куры жмутся под навесом. Сидят куры нахохлившись, упрятав головы под крыло: дремота, леность одолевают их. А раз курица ленится, не работает – значит, и нестись не будет, это уж точно.

Вот в такой-то слякотный день дядя Кузя вышел из птичника, глянул на небо и почтительно помянул «небесную канцелярию», потом на хохлаток взглянул. Затаились хохлатки, прижались одна к другой: вместе теплее. Одна курица до того заспалась, что с завалины свалилась. Захлопала она крыльями, возмущённо закудахтала, да так внизу и присела – неохота ей снова на завалинку взлетать. Петух глянул на неё сверху, приоткрыв один глаз, и как-то знобко, старческим горлом проскрипел: «У-ух, кура-дура, вовсе обленилась…» – и сам тут же сомлел, засыпая.

Привык дядя Кузя к шуму и беспокойству на птичнике. До того привык, что тошно ему стало смотреть на всю эту картину.

– Дрыхните, окаянные, дрыхните! – рявкнул он. – А чем я вас кормить буду?

Куры в ответ только слегка колыхнулись. Плюнул дядя Кузя с досады и пошёл к председателю – требовать корм птицам.

Председателя он отыскал на дальнем поле возле тракторов. Несмотря на непогодь, трактористы работали, таская машинами прицепы.

Выслушал председатель дядю Кузю, на пенёк присел и задумался. Потом поднял усталые глаза:

– Ты слышал про человека, у которого голова пухнет?

– Ну, слышал.

– Так это я. Голова у меня, как перезрелая тыква, скоро развалится.

– Ну и что из того? – возразил дядя Кузя. – Твоя голова за всё в ответе. Оставишь без корма птицу – ещё шишек тебе на голову посадят.

– Посадят, – уныло согласился председатель, – и не одну. А всё-таки ты от меня отвяжись. У меня не только твои куры на уме. У меня хозяйство…

– Кура – тоже хозяйство.

– Слушай, Кузьма Варфоломеевич, доб-ром тебя прошу – исчезни! Отдадим половину кур на мясозаготовки – и все дела.

Куриная семья

– Чего-о? Чего-о? – насторожился дядя Кузя. – Я всё лето цыплят чуть ли не в шапке вынашивал, а вы их на мясозаготовки?! Да я тебя самого вместе с правлением отправлю на мясозаготовки!

Председатель бросил с досады окурок и пошёл от дяди Кузи прочь. А тот семенил за ним и бушевал. Председатель не выдержал, остановился и сказал, подняв глаза к небу:

– Ну, мокропогодь свалилась, ну, снег… Ну, всё выдержу, но только не старика этого! Извёл, нечистый дух! Начисто извёл! Я уже сам скоро по-петушиному закукарекаю. – С мольбой к дяде Кузе: – Кузьма Варфоломеевич, окаянная ты душа, выходи из положения сам, ты же старый партизан, придумай чего-нито…

И дядя Кузя придумал. Он заявился среди урока в школу, протиснулся в класс и, робко стащив с головы шапку, кашлянул, чтобы обратить на себя внимание учителя.

– Вам чего, Кузьма Варфоломеевич?

У дяди Кузи сразу перехватило горло.

– Хочу речь сказать…

Учитель улыбнулся, ребята в классе зашевелились и выжидательно замолкли. Они знали потешного старика и любили его слушать. А дядя Кузя оттеснил в сторону учителя и достал из кармана яйцо. Свеженькое, чистенькое яйцо, чуть розовеющее изнутри.

Он поднял высоко над головой это самое яйцо и спросил:

– Что есть это?

– Яичко, – ответили ребятишки, делая по-уральски ударение на букву «я».

– Правильно, в точку! – ответил дядя Кузя. – А что требуется для того, чтобы его курица снесла? Что наиглавнейшее требуется птице?

– Пища, – нашёлся кто-то из ребят.

– Во! – обрадовался дядя Кузя. – В самую точку! А какая пища? Откуда и зачем?

И тут дядя Кузя произнёс ту речь, о которой до сих пор помнят на селе. Дядя Кузя колотил себя в грудь кулаком, бил шапкой об пол, призывая молодое поколение «пройти на прорыв и спасти кур, а они на заботу ответят делом».

На другой день, после уроков, к птичнику привалила целая ватага ребятишек, и пошла работа. Ребята копали на поле морковь, свёклу, картошку и засыпали её в колхозный подвал. Там дядя Кузя отгородил два больших отсека специально в «фонд птичника». Затем ребятишки сушили и веяли овёс, утепляли здание птицефермы. И когда уже казалось, что вся работа сделана, дядя Кузя отыскал им новое хлопотное дело – собрать по всей округе кости и навозить с реки гальки и песку.

– Нет привередливей скотины на свете, чем курица, – терпеливо разъяснял ребятам дядя Кузя. – Она требует полного рациону. Вот глядите сюда, – тащил он ребятишек в птичник и показывал печь, издолбленную клювами кур. – Почему курица клюёт кирпич, залетевши почти под потолок? Может, озорует, как вы в школе? Нисколько. Брюхо у ней с запросами. Брюхо её, куричье, требует всяких разносолов: извёстку, овёс, овощ, даже мясо сырое или рыбу. И вот из этих-то… – дядя Кузя мучительно наморщился, вспоминая учёное слово, слышанное по радио, – вот из этих-то компонентов образуется яйцо.

Спал ли в те дни дядя Кузя – никому не известно. Если спал, то час-два в сутки. Он старался всюду успеть. Подбодрить словом «молодое поколение», поглядеть, чтобы ребята не озорничали на птичнике, чтобы сыпали куда надо гальку, песок да не подпалили бы птичник, сжигая кости.

С этими костями получился непредвиденный конфуз.

В деревне и в округе их оказалось мало, а норму дядя Кузя установил на каждого ученика не меньше трёх кило. Некоторые ребятишки даже костяные бабки принесли и сдали. Иные вовсе ничего собрать не сумели. А старик взял каждого на учёт и требовал выполнения нормы.