Согласитесь, что для честного служителя порядка уже сами мысли такие просто невообразимы и явно свидетельствуют о том, что он – ну, мягко выражаясь, нездоров. Потому что будь он в здравом уме – непременно поразмыслил бы о возможных (и весьма вероятных) последствиях, из которых самым легким было бы полное и позорное увольнение из полиции с лишением всех привилегий и запретом впредь пребывать на державной службе. То есть его выбросили бы на улицу – и там он бы и остался до конца своих дней. Но почему «бы», к чему тут условное наклонение? Неизбежно именно так все и произойдет, потому что до сих пор не бывало таких случаев, чтобы даже мелкий проступок полицейского остался нераскрытым и ненаказанным. А тем более – столь крупный, что крупнее и не бывает. А как только он лишится своего статуса, все те, кто сегодня приветствуют его почтительной улыбкой и беспрекословно отстегивают от доходов установленный процент, – все они хорошо, если только узнавать перестанут, а скорее – завидев, будут на него пальцами показывать, строить рожи, высовывать языки, а кому-нибудь, кто чувствует себя незаслуженно обиженным (таких хватает), захочется, чего доброго, и нож в ход пустить. Но это – в лучшем случае. А если накажут по всей строгости и навесят? И сочтут недостойным тянуть в спецзаведении для проштрафившихся своих, а загонят в общую? Страшно, страшно даже подумать об этом.

Но он все же думал. Не на лифтовой площадке уже, но в городской повозке направляясь домой, поскольку по его скромному положению ему дежурный агрик полагался только при несении службы, а из дома и обратно приходилось добираться на общих основаниях. Бесплатно, правда. И на том спасибо.

А думал потому, что рядышком с теми мыслями, о которых тут уже сказано, тек и другой мысленный ручеек, и в нем воды было побольше, и была она потеплее, что ли. И несла она вот что:

«Все верно, конечно, только не пугай себя раньше времени. Знаешь ведь прекрасно: кто попадает под такие вот разборки? Да молодняк, никто другой. Старые кадры выживают даже и там, где вроде бы невозможно. Почему? А по той простой причине, что сопляки начинают слишком уж грешить, стремясь побыстрее подвести под себя надежный фундамент благополучия. И сколько ни внушай им, что все хорошие дела делаются спокойно, разумно, постепенно, что на все есть свои законы, хоть они на бумаге и не записаны, и каждый серьезный человек эти законы знает, – молодые всегда умнее всех. Вот они и горят. И страдают. А я как-никак второй десяток лет в ДП дохаживаю, живу разумно, знаю, что можно, а чего никак нельзя, даже если очень хочется. И начальству это известно, а оно таких уважает, потому что мы никогда никакой боли – ни головной, ни тем паче зубной – им не причиняем. И они тоже чтят законы, которые и на них самих распространяются и где четко обозначено, что почем. То есть на каждое нарушение закона есть, с одной стороны, санкция – это по-письменному. С другой же – существует и расценка, сколько стоит полная отмазка в каждом таком случае. Не по-письменному, но по жизни; и это всегда надежнее. И ты, друг, знаешь, во что тебе обойдется прегрешение, на какое ты вроде бы хочешь решиться, а также и то знаешь, что такая заначка у тебя есть. Конечно, похудеет она ох как заметно, и это не то что неприятно – просто отвратительно, но если тебе вдруг раз в жизни пришла в голову такая блажь – ну что же, за свои деньги можно позволить себе почувствовать себя каким-то другим, не таким, как всю жизнь до этого. Зато Виргу я этим уже насмерть к себе привяжу на все времена. А то ведь последнее время стало казаться… Ну что поделать, моложе я не становлюсь… Постояльцы эти ее – народ разный, и бывают среди них и такие, кто всерьез ее может охмурить, баба-то ведь завидная, верно? А мне без нее как-то не по себе будет, привык уже, что она есть, привязался, может, и не следовало до этого доводить, но поздно жалеть, все само собой сделалось, и, как говорится, после драки стрелять незачем…»

В таких вот мыслях патрульный Гер не пропустил нужной остановки, вовремя вышел и не пошел даже, а побежал, и не к тому дому, где сам квартировал, а к домику Вирги. Так спешил, может быть, потому, что боялся передумать. Но этого, наверное, он и сам не знал, а уж мы – тем более.

Весь этот квартал был уже обложен силами местной полиции, получившей соответствующие распоряжения. Гер был, конечно, замечен, но останавливать его не стали: свой брат полицейский, тоже, наверное, выполняет какое-то распоряжение. Да если бы и остановили, хватило бы и того, что он здесь живет. Так что до намеченной цели он добрался беспрепятственно.

А вот другому человеку, лицу, скажем прямо, совершенно благонамеренному и ни в чем не виноватому, не повезло. Он тоже двигался в том же направлении, и целью его был тот же дом Вирги, в котором он вот уже четыре дня как снимал комнату, поскольку в столицу приехал из далекого края. К его беде, он имел к полиции лишь страдательное отношение, как и большинство из нас, и потому был задержан и (поскольку все полиции во всех мирах исповедуют одно и то же правило: лучше пересолить, чем недосолить) отправлен в местный подучасток – до выяснения. Тем более что от него исходил определенный запах, что для столичного гостя из глубокой провинции, согласимся, совершенно естественно. Там он и провел ночь, молчаливо негодуя, однако наутро, хотя и не сразу, справедливость восторжествовала и он был отпущен с миром, почти ничего не лишившись – так, каких-то мелочей недосчитался, но это было делом как бы само собой разумеющимся; к тому же что-то ведь ему и оставили. Так что особо волноваться за его судьбу, право же, не стоит.

Гер же, как уже сказано, никаких препятствий не встретил. Подошел и постучал.

Оказавшись в сети улочек и переулков, обставленных одно – и двухэтажными домиками скорее сельского, чем городского облика, можно было в ней заблудиться, но спрятаться от погони вряд ли удалось бы: кто же это среди ночи пустит к себе незнакомую ораву? Да никто, вот полицию вызовет любой – просто ради самосохранения. Но оказавшиеся на окраине люди ничего подобного сделать и не пытались, наоборот, умерили шаг по команде старика, а он вел их, похоже, уверенно, зная – куда и зачем. И собачья грызня, как ни старались полицейские, еще была в самом разгаре, когда девятеро остановились перед первым и единственным в этом квартале большим, длинным и многоэтажным зданием. Остановились опять-таки по команде старика и, тяжело переводя дыхание, вытирая пот, выслушали его слова:

– Сейчас войдем. Тихо, спокойно, стараясь не шуметь: здесь всякий народ обитает, и нам с ними общаться нет надобности. Внутри будет темно, так что держитесь друг за друга. Поднимемся на седьмой этаж, там есть то, что нам нужно.

– Разве это обитель? – спросила одна из женщин. – Мне казалось…

– А что нам тут нужно? – одновременно задал вопрос мужчина.

– Нет, Морна. Это не обитель, я предупреждал, – ответил старик. – Но отсюда мы в нее попадем без особых трудностей. Когда придет время. Что нам нужно, Сидон? Хороший, мощный компьютер, ничего другого. И он тут есть. Готовы? Тогда – вперед и вверх!

– Ближе к Господу, – не без иронии заметил Сидон.

– Именно так.