Наконец они оба умолкли. Дэниэл разбил несколько яиц на блестящую от растопленного масла сковородку. Когда белки немного загустели, он раздавил лопаткой желтки, чтобы они тоже как следует прожарились. Затем он снял сковороду с огня и объявил, что завтрак готов. Он дал Эмме в руки по одной эмалированной тарелке, показав жестом, чтобы она подержала их. На одну тарелку он выложил яичницу, а на другую — пресную лепешку с корочкой, слегка выпачканной серой золой. Белки яиц и бледная масса хлеба яркими светлыми пятнами выделялись на фоне тусклого освещения внутри хижины. Мози подставил потемневшую от времени деревянную миску, в которую Дэниэл положил печеный сладкий картофель. Сам Дэниэл взял в руки металлический чайник, который стоял на краю печки.

Он провел гостей в комнату, пристроенную снаружи к основному дому. Как и в «Салаам кафе», стены в ней были высотой по пояс, а сверху была натянута проволочная москитная сетка. Мози придержал дверь, и Дэниэл с Эммой быстро, чтобы вместе с ними не залетели мухи, проскочили внутрь. Из мебели здесь были только деревянный стол и пара длинных скамеек. Квадратная столешница была застелена красно-белой клеенкой, а посередине стояли бутылка соуса табаско, банка меда, старая пластмассовая солонка и такая же перечница. Стол был накрыт на троих: напротив каждого места стояла тарелка, кружка и столовый прибор.

Мужчины сели на одном краю стола, а Эмма заняла место напротив них. Дэниэл начал раскладывать еду по тарелкам.

— Мне не слишком много, — запротестовала Эмма, увидев, что с такими порциями, как у Дэниэла, за завтрак она съест в два раза больше суточной потребности в калориях.

Он с удивлением посмотрел на нее, уже готовый положить ей в тарелку полную ложку сладкого картофеля.

— Извините, — сказал он наконец. — У нас тут нечасто бывают женщины.

Затем он налил всем чаю. Эмма молча смотрела на то, как Дэниэл с Мози добавили себе по нескольку ложек меду. Когда Мози мешал свой чай, что-то всплыло на его поверхность. Он поддел это ложкой и положил на стол.

— Дохлая пчела! — воскликнула Эмма и тут же улыбнулась, чтобы не показаться невежливой.

— Иногда в нем попадаются веточки или кусочки коры, — сказал Дэниэл. — Это дикий мед из пустыни. Видите, какой он темный.

— Самый лучший мед в мире, — добавил Мози.

Дэниэл кивнул.

— Это подарок моей матери.

Эмма отхлебнула чай, обжигая губы о край эмалированной кружки. Аромат крепко заваренного чая с привкусом дыма пробудил у нее аппетит. Она напрочь забыла о примитивных условиях, в которых была приготовлена еда, и просто начала есть. Яичница была бесподобной: с хрустящей корочкой по краям и сочными желтками. Эмма пришла в восторг от мягкой, почти воздушной лепешки и нежной маслянистой мякоти картофеля.

— Все очень вкусно, — сказала она Дэниэлу. — Большое спасибо.

Во время завтрака она украдкой смотрела через плечо Мози туда, где находилась соседняя комната, пристроенная к глинобитным стенам основного дома. Через открытую дверь ей было видно узкую кровать с простым белым покрывалом, ряд крючков на стене, на которых висела одежда, преимущественно цвета хаки, корзина из некрашеного сизаля и зеленая полиэтиленовая сумка для покупок. По всей видимости, это была комната Дэниэла.

Во дворе между столбом и тонким деревцем была натянута веревка, на которой сушились пара брюк и белая майка. Рядом, болтаясь на ветру, висело одно из тех ярких покрывал, которые носили мужчины-масаи. Покрывало Дэниэла было соткано из фиолетовых и красных нитей.

— Мы называем это шука, — сказал Дэниэл.

Эмма поспешно отвела взгляд, чувствуя, что попалась при попытке проникнуть в чужую интимную жизнь.

— Пусть это будет вашим первым словом на языке маа.

Дэниэл начал убирать посуду. Приняв тарелку из рук Эммы, он улыбнулся:

— Вы не оставили ни крошки! — И, встав из-за стола, добавил: — Сейчас я буду делать операцию Маме Киту. Но для этого ее нужно сперва опустить на землю и связать. Буду рад, если вы оба поможете мне.

Прежде чем подступиться к верблюдице, Дэниэл и Мози сняли с себя рубашки и повесили их на бельевую веревку. Эмма сначала не поняла, зачем они это сделали, но потом смекнула, что стирать одежду — занятие более хлопотное, чем вымыться под душем. Что до нее самой, то у нее было достаточно запасной одежды в чемодане, так что, добравшись в Нгоронгоро, она сразу же отправит все грязное белье в прачечную в гостинице. Эмма закатала рукава рубашки, обнажив свои белые руки и из-за этого почувствовав себя бледной тенью на фоне крупных темных фигур Дэниэла и Мози. Водитель тем временем нервно поглядывал на верблюдицу. Видно было, что ему привычнее иметь дело с «лэнд крузером», нежели с верблюдами. Поскольку Мози проводил практически весь день за рулем, ему было далеко до спортивного телосложения. Чего нельзя было сказать о Дэниэле. Эмма старалась не слишком открыто смотреть на Дэниэла, но каждый раз, когда ее взгляд вскользь касался его фигуры, ей казалось, что она видит каждый мускул под его кожей.

Когда Мама Киту заметила, что к ней приближается Дэниэл, она начала пятиться, как будто догадывалась, что ее ждет какая-то болезненная процедура. Эмма с Мози держались в стороне до тех пор, пока Дэниэлу не удалось заставить животное опуститься на передние ноги. Поколебавшись, верблюдица поджала под себя и задние ноги тоже. Дэниэл попросил, чтобы Эмма держала в руках веревку, которая была привязана к поводьям, в то время как он и Мози крепко связали ноги животного в согнутом положении, чтобы верблюдица не могла встать. После этого они начали толкать Маму Киту, отчего тут же поднялось облако пыли. Наконец им удалось повалить ее на бок. Живот Мамы Киту вздымался огромной глыбой, покрытый тонкой гладкой шерстью кремового цвета.

Верблюдица опустила голову на песок. Она немного пыталась сопротивляться, но вскоре смирилась с ситуацией с тем же самым терпеливым выражением, с которым она смотрела на Матату. Эмма опустилась на колени рядом с ней и начала гладить ее шею, проводя рукой по редкой гриве, состоявшей из коротких спутанных пучков шерсти.

— Поговорите с ней, — попросил Дэниэл Эмму, занеся над поврежденной ногой верблюдицы лезвие ножа. — Постарайтесь ее успокоить.

— Что мне говорить? — спросила Эмма, подняв на него глаза.

— Что угодно. Главное, чтобы в вашем голосе звучали уверенность и доброта. Говорите с ней так, будто она ваш ребенок.

Дэниэл сделал первый надрез. Мама Киту вздрогнула и жалобно посмотрела на Эмму.

— Все хорошо. Все будет хорошо, — успокаивала ее Эмма. — Потерпи немного. Ты же хорошая девочка. — Эмма видела, что верблюдица реагирует на ее голос: она немного прикрыла веки и расслабила шею.

Эмма продолжала шептать ей на ухо успокаивающие слова, которые были, по сути, сущей бессмыслицей. Однако сейчас это было как раз то, в чем нуждалось бедное животное. Эмма продолжала гладить ее шею, покрытую грубой шерстью, и Мама Киту с благодарностью смотрела на нее. Каждый раз, когда Эмма умолкала, верблюдица начинала водить своими мохнатыми ушами, как будто прислушиваясь к чему-то.