С трудом разомкнув свои пересохшие, потрескавшиеся губы, Энджел вдохнула жаркий воздух пустыни. Она почувствовала влагу на губах и солоноватый привкус крови. Впереди ничего не было видно — только дрожащее марево жары.

Но тут она разглядела блеск воды. И груду темных камней, издали напоминавшую пирамиду из детских кубиков, которыми она играла до тех пор, пока не выросла из таких забав.

Она зашагала в ту сторону, прищуривая глаза, чтобы развеять мираж. Но вскоре до нее донесся шум воды. Львица остановилась и опустила свою рыжевато-коричневую голову. Там, из-под скалы, весело журча, бил родник.

Казалось, он появился из ниоткуда и убегал прочь, теряясь среди голых серых песков. Энджел опустилась на колени рядом с львицей и принялась жадно пить воду. Каждый глоток громко отдавался в ее голове, а рядом с ее ухом так же шумно пила воду львица. Набрав в пригоршню воды, Энджел плеснула себе на лицо и волосы.

Утолив жажду, она встала, выпрямилась и почувствовала, что ее желудок настолько полон, что даже слышно бульканье воды при ходьбе.

Тем временем львица улеглась под акацией, и ее детеныши снова принялись жадно сосать молоко. Энджел пристроилась в тени соседнего дерева. Глядя на львят, она забыла, как только что радовалась тому, что ей удалось утолить жажду. Голод снова дал о себе знать, как кошмарный сон, от которого никуда не деться. Тут ей в голову пришла мысль. Повернувшись к стволу дерева, она оторвала кусочек коры и отделила от нее тонкую полоску внутренней кожицы. Она принялась жевать ее, как показывал Зури.

— Охотники едят это, — говорил он. — Это спасает от голода.

Она вспомнила, как он, сказав это, замолчал. Энджел знала, что он никогда не забывал о своем отце и старшем брате. Они оба были прославленными охотниками, которых все уважали за их мастерство. Но они оба умерли от кровавой лихорадки, как и мать Зури. Если бы он сам не был в отдаленном лагере пастухов в то время, когда разразилась эпидемия, то, скорее всего, тоже умер бы.

Сидя под деревом и пережевывая кусочек коры, Энджел чувствовала, что львица наблюдает за ней и как будто старается понять смысл ее действий. Высосав последние соки из кусочка коры, Энджел выплюнула пережеванные волокна. Однако сладковатый привкус коры лишь слегка притупил чувство голода.

Один из детенышей подошел к девочке. Его мордочка была забрызгана молоком. Львенок уткнулся носом в руки Энджел, и они стали мокрыми от молока. Девочка почти инстинктивно поднесла пальцы к губам.

Несмотря на то что там было всего несколько капель, Энджел почувствовала, каким сладким и жирным было молоко. По вкусу оно напоминало молоко Мамы Киту.

При мысли о верблюдице ею овладело иное чувство. Кроме отчаянного желания есть, ей смертельно захотелось ощутить прикосновение мягкой верблюжьей шерсти. Она тосковала по бархатистым губам, щиплющим ее за плечо, и по чувству безопасности, которое исходило от этого большого, сильного животного. Тут же на Энджел нахлынули воспоминания. Лаура, сидящая в седле за ее спиной… Она сама, прижавшаяся маленьким тельцем к бездыханной груди матери… Энджел отогнала от себя эти воспоминания. Отныне она будет думать только о своих верблюдах. И о Зури.

Она плотно закрыла глаза и принялась шептать их имена:

— Мама Киту. Матата.

«Я их обязательно найду, — говорила она самой себе. — Или они найдут меня». Она представила, как приведет верблюдов в деревню со смоковницами, и там их встретит Зури. Он примет их в своей хижине, где нет взрослых. Они будут жить там одни — две осиротевшие души под одной крышей…

Но сначала она должна выжить. И для этого ей нужно есть.

Как раз в эту самую минуту львица издала мягкий призывный звук, как будто угадав, о чем думала Энджел. Девочка осторожно подкралась к ней, старательно отводя взгляд в сторону и двигаясь очень медленно, чтобы львица смогла вовремя предупредить ее неосторожные действия. Но та, наоборот, повернула голову к Энджел и нежно потерлась мордой о ее лицо. Трое остальных детенышей увлеченно сосали молоко, тесно прижавшись друг к другу. Протиснувшись между двумя из них, Энджел увидела свободный сосок. Опустив голову к мохнатому животу, она принялась сосать молоко. Девочка помогала себе рукой теми же самыми движениями, которыми она сцеживала молоко из вымени Мамы Киту. Теплая сладкая жидкость наполняла ее рот, стекала по языку и дальше — в горло. С каждым глотком она чувствовала, как к ней возвращаются силы.

Насытившись, она подняла голову и встретилась взглядом со своей кормилицей. Львица смотрела на нее своими большими золотистыми глазами. Затем она глубоко вздохнула и легла отдыхать.

Эмма видела, как в комнату проникают первые лучи солнца. Она чувствовала себя на удивление спокойной и отдохнувшей после долгого крепкого сна. Она наблюдала за тем, как постепенно проявляются контуры мебели, умывальника, ее сумки, висевшей на деревянном крючке. Мало-помалу рассветное солнце добралось до всех темных углов комнаты, и только тогда Эмма решила, что настало время представить, как на этом самом месте лежала Сьюзан. Она попыталась воскресить в себе все эти образы и эмоции, но поняла, что не может сконцентрироваться. Образ Сьюзан оставался смутным и далеким. Внезапно Эмма поняла, что все это из-за фотографии. Изображение настойчиво привлекало к себе внимание.

Она попыталась не обращать внимания на фотографию. Она даже отвернулась от стены и вновь начала осматривать комнату. В одном углу возвышалась целая куча пыльных коробок, на которых были напечатаны названия медикаментов. Кроме этого в комнате стоял грубо сколоченный книжный шкаф, в котором лежала кипа пожелтевших журналов и стояли пустые банки. Эмма отметила, что нигде не было видно следов пребывания здесь Ндугу, и подумала, что, скорее всего, он обходился малым количеством одежды, которую практически полностью забрал с собой вместе с несколькими другими личными вещами. Общая обстановка радикально отличалась от ее спальни в Мельбурне, в которой она спала вместе с Саймоном. У них было так много одежды, что, даже когда они уезжали куда-то далеко и брали с собой много вещей, их гардероб все равно казался таким же забитым.

Взглянув на фотографию, Эмма поняла, что снова не может оторвать от нее глаз. Выражение лица девочки было оживленным и приветливым. Она как будто воодушевляла Эмму начать этот новый день и провести его с наибольшей пользой. Эмма почувствовала, как внутри нее пробуждается безудержная энергия. Встав с кровати, она быстро сняла с себя голубую футболку. Затем, поморщившись, она надела вчерашнюю одежду, которая была вся в пыли и пропахла потом. Интересно, вернулся ли Мози из деревни, — ей не терпелось достать из машины свой чемодан, взять чистую одежду и лишь потом принять душ. Она обулась, предусмотрительно вытряхнув ботинки на тот случай, если вдруг в них забрался скорпион: так советовали в рекомендациях по безопасности для туристов.

Выйдя из комнаты, Эмма остановилась и заправила рубашку в джинсы. Дверь, ведущая на задний двор, была закрыта, но солнечные лучи проникали в коридор сквозь щели между деревянными планками и вокруг дверного проема. До нее донесся голос Дэниэла. Он с кем-то разговаривал, и Эмма подумала, что это, должно быть, Мози. Но, несмотря на это, она не стала спешить выходить во двор. Она внезапно почувствовала неловкость перед предстоящей встречей с Дэниэлом. Ей не хотелось обнаружить, что близость, которая возникла между ними вчера, улетучилась и вместо этого установилось неприятное ощущение отчуждения. При этой мысли она усмехнулась. Это было похоже на утро после случайного секса, когда при утреннем холодном свете ее пугала необходимость одеваться перед незнакомым человеком, с которым она провела ночь. Выдержав паузу, она сказала самой себе, что оттягивание момента встречи ни к чему не приведет. Как бы там ни было, они с Дэниэлом будут сейчас не одни. Эмма заставила себя подойти к двери, но на полпути остановилась, услышав резкий тон в голосе Дэниэла, которого раньше у него не замечала. Он определенно кого-то отчитывал и при этом не стоял на одном месте, а расхаживал по двору.