Эмма заглянула через плечо Мамы Киту, чтобы посмотреть на то, что там делает Дэниэл. Склонившись над раненой ногой, он сосредоточенно погружал лезвие ножа в подошву животного. Его лицо и плечи покрылись потом. На деревянном подносе возле него были бутылка с дезинфицирующим средством, банка со стокгольмской смолой для заживления трещин и материал для перевязки. Тут же стояла миска, в которой Эмма разглядела огромную иглу для подкожных инъекций и пару больших шприцов.

— Наконец-то получилось вскрыть рану, — выдохнул Дэниэл, промокнув ногу тампоном.

Когда он убрал руку, Эмма увидела, что марлевый тампон был весь желтым от гноя. Обильно полив рану дезинфицирующим средством, Дэниэл принялся тщательно ее чистить, не жалея лекарства. Затем он открыл банку со смолой и намазал ею открытую рану.

Закончив операцию, Дэниэл облегченно вздохнул и расслабился. Затем, вытерев пот со лба предплечьем, он сказал:

— Ей должно быть уже легче. Напряжение спало.

Он жестом попросил Мози подать ему иглу. Мощным движением Дэниэл всадил ее в плечо верблюдицы, прикрепил к ней шприц и надавил на поршень. Влив все лекарство, он взял второй шприц. Под шкурой животного образовалась шишка размером с яйцо.

— Я вколол террамицин и противостолбнячную вакцину, — пояснил Дэниэл, довольный результатом. — Операция окончена.

Эмма посмотрела на блестящие коричневые глаза Мамы Киту с густыми, длинными ресницами. Ее веки, казалось, были подведены краской, как у восточных танцовщиц.

— Красавица, умница наша, — приговаривала Эмма, поглаживая шею верблюдицы.

— Вы говорите прямо как родная мама, — рассмеялся Дэниэл.

Одежда Эммы пропахла дезинфицирующим средством и кое-где была испачкана смолой. Поэтому она пошла в дом, чтобы переодеться. На обратном пути она остановилась в коридоре, где вдоль стены лежали вещи из сумок, сложенные в четыре неравномерные стопки. Среди одежды она увидела толстый моток шерсти какого-то животного, украшенный бисером. Скорее всего, это была еще одна вещь из обихода масаев. Эмма уже было потянулась за ним, чтобы рассмотреть поближе, как ее внимание привлекло что-то красное: сверху на одной из стопок лежал клубок ниток с воткнутыми в него спицами и начатым вязанием. Даже при тусклом освещении Эмма увидела, что он весь в сухих травинках. Она взяла клубок в руки и вышла на крыльцо. Сев на верхнюю ступеньку, так чтобы голова и спина оставались в тени, а ноги на солнце, Эмма развернула недовязанный шарфик и начала вытаскивать застрявшие там соломинки, сухую шелуху и прочий мусор. До нее доносились голоса Дэниэла и Мози, возившихся с машиной. Они общались легко и непринужденно, как старые приятели. Эмма подумала, что Дэниэл принадлежит к тому типу людей, которые быстро находят общий язык с новыми людьми. Саймон был совсем другим. Он мог быть предельно бесцеремонным с людьми, которых не знал достаточно хорошо. Он очень осторожно подходил к выбору друзей; большинство его приятелей тоже были учеными и, следовательно, могли быть достойными собеседниками для него.

Вынув последние травинки из вязания, Эмма начала с интересом рассматривать шарфик. По всей видимости, вязанием занималась Энджел: петли были ровными, но при этом спицы и сами нитки были толстыми. Спицы воткнули в клубок, чтобы вязание не распустилось. Эмма вытащила спицы и немного размотала пряжу. В нерешительности она взяла спицы в обе руки и ввела правую спицу в петлю. Захватила нитку, продела ее в петлю и сбросила с левой спицы. Воскрешая в памяти простой узор, Эмма почувствовала прилив нежности: на нее нахлынули воспоминания о том, как Сьюзан учила ее вязать. Она вспомнила свои ощущения от прикосновения больших рук, лежавших сверху на ее маленьких кистях и мягко направляющих ее пальцы. Вспомнила более грубую кожу взрослого человека на своих детских руках, мирный клекот спиц и запах маминых духов. Однако эти счастливые воспоминания детства тут же вытеснились другим, менее приятным эпизодом. Вместо Сьюзан возник образ Ребекки — мачехи Эммы. Она сидела в своем любимом плетеном кресле возле окна и быстро орудовала спицами, положив руки на свой огромный живот. Она вязала все в двойном экземпляре — маленькие распашонки и конверты. Близнецы должны были вот-вот появиться на свет.

— Почему бы тебе тоже не попробовать вязать? — как-то раз спросила она Эмму.

Та молча покачала головой.

— Ну же, давай я тебе покажу, — попыталась уговорить ее Ребекка.

— Нет, спасибо, — ответила Эмма, понимая, что ее голос звучит чересчур резко, почти грубо. — Вы вяжете не так, как мама. Вы неправильно держите спицы.

Ребекка посмотрела на нее, плотно сжав губы, а затем с мягкой печалью произнесла:

— Я понимаю.

Эмма ушла в свою комнату, полностью осознавая, что только что в который раз ранила чувства мачехи. С одной стороны, она была довольна тем, что произошло, но, с другой, ее не покидало чувство вины. Эмма противилась любым попыткам Ребекки сблизиться: мачеха неоднократно старалась привлечь ее к приготовлению еды, рукоделию, работе в саду. Как оказалось, предложение научить ее вязать было последней из таких попыток, которую Эмма тоже отвергла. Очень скоро после этого происшествия родились близнецы — раньше положенного срока, — и Ребекка полностью погрузилась в заботу о детях. Своим присутствием Ник и Стиви поглощали всех и вся, и Эмма была предоставлена самой себе. Она была довольна тем, что в каком-то смысле выиграла эту битву. Но в глубине души ее не покидало холодное чувство одиночества. И что хуже всего, Эмма понимала, что Ребекка искренне пыталась заменить ей мать, но Эмма ее оттолкнула, и теперь этот шанс был безвозвратно потерян.

Эмма судорожно сжала в руках недовязанный шарфик. Внезапно ее посетила новая и совершенно неожиданная мысль о том, что все эти тяжелые последствия, вызванные смертью матери, можно было предотвратить и рана могла быть не настолько глубокой. Если бы у отца в новом браке родился только один ребенок, а не сразу два. Если бы они не родились раньше срока. Если бы отец познакомил ее с будущей мачехой немного раньше, а не тогда, когда та была уже беременна. Если бы отец проводил больше времени дома. Слишком много «если»…

Эмма свернула вязание и положила на крыльцо. Она попыталась отбросить от себя все эти воспоминания и сконцентрировать внимание на том, что происходило во дворе. Однако краем глаза она все равно видела красное пятно клубка. Эмма опустила веки, чтобы его не видеть. Неожиданное воспоминание о том эпизоде с Ребеккой застало ее врасплох. Казалось, что приезд на станцию открыл Эмме ее прошлое, и теперь она не в состоянии контролировать все, что всплывает на поверхность. Она почувствовала острый приступ беспокойства. Наверное, Саймон был все-таки прав, когда советовал ей воздержаться от поездки.

Открыв глаза, она увидела обоих верблюдов, которые праздно стояли посреди двора и грелись на солнце. Они почти не двигались, если не считать подергивание ушами в попытке отогнать мух и непрерывное пережевывание жвачки. «Вот в чем проблема, — подумала Эмма. — Как и у этих верблюдов, у меня сейчас слишком много свободного времени». У них с Саймоном всегда был при себе ноутбук, и, если появлялась свободная минута, они, не теряя времени, принимались редактировать очередную статью или читать научный журнал. Тут Эмма вспомнила про лабораторию. Из-за всех этих событий она так и не осмотрела ее более внимательным взглядом. Она даже не расспросила Дэниэла как следует о состоянии его исследования. Может быть, она чем-нибудь поможет ему. Ведь он работает здесь практически в одиночку и вполне откровенно рассказал ей о том, что дела идут далеко не так хорошо, как хотелось бы. Эмма встала и сразу же почувствовала, как мысли постепенно приходят в порядок. И то хорошо: она хотя бы с пользой проведет время. Кроме того, она осмелилась признаться самой себе, что радовалась возможности произвести на Дэниэла впечатление своим профессионализмом. Ей хотелось еще раз почувствовать на себе его полный уважения взгляд.