Плохи дела: начинаю нервничать… Нужно собраться с мыслями, проверить оружие и выйти встречать Торквилля в коридор. Впрочем… Я, кажется, что-то слышу: чьи-то шаги. Они приближаются… Я взвожу курок револьвера и гашу лампу…

* * *

22 июня 1887 года, Глазго

Все же, то были шаги Торквилля. Он вернулся не один: с ним прибыл господин в черной шелковой полумаске, представившийся мне как брат Ангел. Вдвоем они проводили меня в подвал ночлежки и далее, по узкой подземной галерее к вырубленной в толще угольного пласта лестнице. Тут всюду уголь — наверняка, тайная комната для собраний находится в центре большого месторождения, пригодного для добычи открытым способом. Перед лестницей мне завязали глаза и распахнули на груди сорочку.

Спустившись футов на тридцать ниже уровня галереи, мы очутились в достаточно просторном помещении, о чем свидетельствовало гулкое эхо наших шагов, отдававшееся от его стен. Пахло экзотическим, дурманно-сладким с примесью легкой горечи фимиамом. Слышалось тихое песнопение на неизвестном мне языке, мелодично позванивали незримые колокольчики. Иногда к их звону примешивался стук деревянных или бамбуковых палочек. Меня подвели к какому-то возвышению и помогли на него лечь.

— Кто ты? — Сразу же прозвучал исполненный властных интонаций голос.

Я окончательно подавил охватившее меня в комнате ночлежки волнение и ответил:

— Я — тень.

— С кем ты?

— Я один, ибо мой путь — одиночество.

— Как твое имя?

— Тени не знают имен. Их суть — пустота. Слово для них еще не сказано.

— Значит ли это, что ты признаешься в своем добровольном ничтожестве, в попустительстве вечному сну и мороку?

— Да. Я признаюсь…

Мои ответы соответствовали предписанному ритуалу. Инструкции, которыми Торквилль наделил мою память, начали срабатывать. Диалог с невидимым собеседником потек в нужном русле.

— Зачем ты здесь?

— Я хочу умереть и воскреснуть.

— Тень не может умереть — она уже мертва. Ты знаешь, где ее могила?

— На перекрестке.

— Кем были ее могильщики?

— Тенями.

Моя голова закружилась — виной тому, наверное, стал приторный дым курений, наполнявший зал. Легкое опьянение проникло в мозг, рассеивая сознание. Слова сами срывались с губ, будто их говорил кто-то другой, оставивший за мной лишь роль стороннего безучастного наблюдателя.

— Кем были ее пастыри?

— Тенями…

— Кто ее оплакивал?

Я явственно ощутил присутствие персонифицированной смерти и ужаснулся, но опять же — ужас не проник глубоко в мое существо, и я молвил:

— Тени…

— Кто даст ей жизнь и выпустит на свободу?

— Великий Фонарщик Лун, проводник через перевал Стража пустоты, вечный мудрый старец с лицом льва, хранитель Четвертой печати…

Голос мой неожиданно зазвучал утробно, уста начал сковывать холод. Кровь в жилах сгустилась до консистенции ртути, сердце болезненно, тоскливо сжалось. Смерть подступила совсем близко, занеся над моим телом свой блистательный стальной серп. Я видел ее высокую черную фигуру прямо сквозь сомкнутые веки и повязку, которую Торквилль с братом Ангелом недавно поместили мне на глаза.

— Ты готов?

— Да. Готов.

— Тогда умри окончательно и вернись живым, если сможешь.

Серп со свистом рассек воздух и вспорол мою плоть. Смерть ловко просунула руку в грудную клетку и вырвала из нее сердце.

Тоска мгновенно улетучилась, ее сменила ликующая, безудержная радость. С небес грянул хор, отовсюду полился яркий переливчатый свет, воздух наполнили чарующие, тонкие ароматы. Черные одежды смерти упали вниз, и передо мной предстала пленительная нагая дева с алмазной диадемой на белом челе. Она приблизила свое лицо к моему, и я разглядел ее глаза: зеленые и бездонные, будто первобытные чистые озера. Словно изумрудные зеркала, отражающие в себе все грани мироздания. В них плыли облака и бились пенные волны морских прибоев, трепетали листвой стройные деревья и проносились стаи быстрокрылых птиц, сверкали ледяными вершинами горные пики и грудились голубыми барханами пески знойных пустынь.

Я видел бредущих на водопой слонов, фонтаны китов в океане, древние крепости, танцы мотыльков вокруг пламени свечи, оленьи стада, готические соборы, дороги, мосты, косяки рыб, лавандовые поля, последний бросок пантеры…

Потом все исчезло, меня подхватил и понес сквозь непроницаемый мрак бурный поток времени. Быстрее и быстрее, так, что тошнота подступила к горлу. Сердце вновь забилось в груди, мозг обрел прежнюю способность к мышлению, члены начали слушаться хозяина, губы ощутили тепло, даже — жар. Я открыл глаза…

Надо мной стоял Торквилль и пытался из фляжки влить мне в рот виски. Комната ночлежки раскачивалась, усиливая дурноту, пахло клопами и беконом. Брат Ангел, сидя на табурете, жевал сандвич, внимательно следя за выражением моего лица. Его шелковая полумаска торчала из кармана сюртука. Когда я смог приподняться на кровати, он удовлетворенно кивнул головой и произнес всего одну фразу:

— Теперь ты можешь принимать и давать смерть, брат Тетра!

Далее две страницы Славкиных трудов были старательно вымараны гелевыми чернилами. Причем последние строчки уничтоженной записи оставили в неприкосновенности. Они содержали перечень химических реагентов и список лабораторного оборудования, которое надлежало закупить до 25 декабря 1887 года.

Приобрести и доставить для К. Т. в Блумаунд-хаус не позднее 25 декабря 1887 года:

Ртути — один галлон.

Серы — четыре фунта.

Соли — четыре фунта.

Негашеной извести — двадцать фунтов.

Медного купороса — три фунта.

Пирита — пять фунтов.

Свинца — пять фунтов.

Золота — двадцать гран.

Соляной кислоты — два галлона.

А также:

1. Медного провода (по классификации К. Т.): А — сто ярдов, В — сорок ярдов, С — сто пятьдесят ярдов и D — двести ярдов, соответственно.

2. Дистиллятор.

3. Тигли.

4. Газовые горелки.

5. Реторты.

6. Двадцатифутовые стеклянные патрубки — 10 штук.

Затем текст опять шел без помарок.

* * *

27 октября 1887 года, Лондон

Завтра я вновь отбываю в Шотландию. Моя служба будет проходить на военно-морской базе «Розайт», вдали от привычных пейзажей старой Англии с их умиротворяющей неброской красотой и душевным уединением. Прежняя жизнь в пригороде Лондона, коридоры министерства, наши с Торквиллем прогулки по Темзе на паровом катере и воскресные поездки к сестрам Баннестер надолго уходят в прошлое.