— В смысле? — пробормотал он заплетающимся языком, лениво размешивая сахар в кофе.

Похоже, у него похмелье после вчерашнего выступления. Я, к сожалению, из-за плохого самочувствия не смогла прийти его поддержать.

— Где мы будем жить? Переедем к тебе?

Джон зевнул и откинулся на спинку.

— Моя квартира — не место для ребенка, сама знаешь.

— Не знаю. Ты никогда меня туда не приглашал.

— Еще бы. Это просто свинарник, где мы репетируем. Ребенку там не место. Даже я обычно ночую у друзей. Почему бы тебе не остаться с матерью?

— Она с ума сойдет, когда узнает, что я беременна.

— Тогда встань в очередь на муниципальное жилье. Несовершеннолетней матери точно не откажут.

— Мы могли бы поселиться вместе, — с надеждой предложила я.

— Ты же знаешь, что я не могу.

— Почему?

— Из-за твоего возраста. Тебе пятнадцать, а забеременела ты в четырнадцать. Если это всплывет, меня арестуют, и группе придет конец. А у нас только-только дела пошли в гору: скоро предложат подписать контракт с крупным лейблом. Ты же не хочешь все испортить, правда? Я стараюсь для нас. Просто нужно немного подождать, и мы обязательно будем жить вместе. Обещаю.

Мне очень хотелось бы верить ему, и на мгновение я разрешила себе представить, как мы будем жить все вместе, весело и счастливо, в большом красивом доме, но реальность быстро возвращает меня с небес на землю: что бы я себе ни придумывала, мое тело уже все решило. Врачи не ошиблись. И у меня никогда не будет той жизни, о которой я так исступленно мечтала.

Я заплакала. А Джон даже не поинтересовался, что меня так внезапно расстроило. Он просто молчал. Когда луч солнца упал на его очки, я увидела, что его глаза закрыты. Он спал.

И сейчас Джона нет рядом со мной. Зато мама здесь. Как только она оправится от потрясения, возьмет процесс под свой контроль. Всегда так делает. И сумеет втолковать ему, что я не виновата в смерти нашего ребенка. Заставит его понять. И он меня не бросит.

Двадцать три года назад

У меня перехватывает дыхание.

— Ты… — начинаю я. Закончить не хватает духу.

— Похоже, началось, — плачет Нина. — Раньше срока. И я не знаю, что делать.

Боль искажает ее лицо, тело сводит судорогой; она стискивает живот. Так вот почему в последние несколько недель мне так часто приходилось писать записки в школу с просьбой освободить ее от занятий в спортзале… Нина отговаривалась сильными менструальными болями, а на самом деле это было нечто абсолютно противоположное. Ей не хотелось, чтобы девочки в раздевалке заметили живот. Интересно, о чем еще она мне лгала?

— Приведи Джона. Мне нужен Джон, — умоляет она.

— О ком ты? Не знаю никакого Джона.

Это бессердечно — обманывать ее, когда она столь уязвима, но я ничего не могу с собой поделать. Как бы я ни была сейчас растеряна, одно знаю точно — этот ублюдок никогда не приблизится к моему дому. И к моей девочке.

— Сосредоточься на дыхании, — командую я.

Нина рыдает, перемежая свое бормотание короткими всхлипами:

— Его зовут Джон Хантер. У меня в кармане куртки адрес. Он мне нужен, без него я не справлюсь.

Меня передергивает при звуках его имени.

— А номер телефона есть?

— Нет.

— Тогда ничего не получится. Я не могу оставить тебя сейчас одну.

— Может, вызовем «Скорую»? — стонет Нина, сгибаясь пополам от очередной схватки.

— Сами справимся, — отрезаю я и замечаю ее недоуменный взгляд. Не такого ответа она ожидала.

На поверхности я, может, и выгляжу спокойной, зато внутри меня все кипит. Я в бешенстве и в растерянности одновременно. Моя пятнадцатилетняя дочь снова беременна. И на этот раз я не могу прервать все с помощью незаконно приобретенных лекарств. Ребенок уже вот-вот родится.

Мне нужно взять себя в руки и сделать то, что лучше для Нины. «Скорая» нам ни к чему. Не нужно привлекать излишнее внимание к нашей жизни. Если вмешаются социальные службы, возникнут неудобные вопросы. Чрезмерный стресс приведет к катастрофическим последствиям. Если наши тайны всплывут на поверхность, Нину могут у меня забрать.

Я не могу этого допустить. Значит, остается только один вариант — сделать все самой. Опыт у меня есть — во время обучения я принимала роды (пусть и под присмотром опытной акушерки). Вряд ли за последние шестнадцать лет эта процедура сильно изменилась. Позову врачей, только если возникнут осложнения и здоровье Нины будет под угрозой.

Она смотрит на меня с испугом. Надо взять себя в руки и успокоить ее.

— Обещаю, мы справимся. Разве я врала тебе когда-нибудь?

К моему облегчению, Нина мотает головой. Какое счастье, что она не знает всей правды… Иду к двери и слышу ее испуганный окрик:

— Ты куда? Пожалуйста, не уходи!

От того, что я ей так отчаянно нужна, меня переполняет счастье.

— Я быстро. Кое-что подготовлю.

Вылетаю за дверь и зажимаю рот рукой, чтобы не дать волю эмоциям. Нина не должна слышать моих рыданий. Что я за мать такая?! Моя несовершеннолетняя дочь второй раз беременна, а я даже не замечала этого, пока все не зашло слишком далеко. А виноват Алистер! Был бы у меня шанс, убила бы его собственными руками за то дерьмо, которое он нам устроил…

Собираю чистые простыни и полотенца, приношу несколько тазиков с водой, где разведен антисептик, стерилизую ножницы. Готовлю комнату, переодеваюсь.

Схватки продолжаются несколько часов. Я глажу Нину по голове, как в детстве, когда она плакала, и заверяю ее, что все будет хорошо. Хотя сама этому не верю: ребенок превратит ее жизнь в ад.

— Я боюсь, — шепчет Нина.

— Все будет хорошо. Я рядом.

— Нет, я имею в виду, когда малышка родится. Я читала об этом заболевании, о прозэнцефалии. Видела фотографии.

— Малышка?

— Да, думаю, будет девочка. Джону этого очень хотелось.

— Сейчас не время беспокоиться о ее внешности, — говорю я, хотя вполне понимаю и разделяю Нинин страх.

— Я не смогу смотреть, как она… умирает.

Что тут ответить?

— Хорошо. Я буду с ней.

— Обещаешь?

— Обещаю.

В перерывах между схватками Нина рассказывает мне о своей тайной жизни: о том, как встретила Хантера и как сама узнала о беременности лишь на последних сроках. Говорит, что боялась признаться мне и поэтому скрывала. Хвастается, что ее «парню» не терпится стать отцом. И тревожится, что уродство ребенка разобьет ему сердце. Говорит, что ей совестно передо мной за свое поведение. И я ей все великодушно прощаю.