Кольца змея внутри него распрямились, и Красные Мокасины почувствовал, как его кости превратились в раскаленные прутья, готовые, разорвав кожу, огнем вырваться наружу. Долго в темноте его била дрожь, он напряженно пытался удержать в памяти, кто он есть, и твердил: «Я Красные Мокасины. Я чокто. Я не проклятый. Я не пернатый змей».

Он вспомнил своего друга Тага, который в Венеции спас ему жизнь, последние десять лет они были неразлучны. Дружище Таг.

«Таг, который сбежал от меня, который до сих пор прячется от меня».

И на то были причины.

Красные Мокасины вспомнил Горе, ее страдания, ее страстную любовь.

Он вспомнил старика, которого знал в детстве. Всю жизнь старик сражался с духами — и проиграл. Он вспомнил его глаза, пустые, бессмысленные, как семечки тыквы, слюнявый рот, не способный даже пережевывать пищу.

«Я Красные Мокасины. Я не проклятый. Я не проклятый».

Дрожь прекратилась, и он двинулся дальше.

Потолок снова опустился, и ему опять пришлось набрать в легкие воздуха и нырнуть в непроницаемо-черную воду. На этот раз потолок так долго не поднимался, что у него заболело в груди, и он вдруг понял, что плывет вниз, опускается на дно Земли, туда, откуда вышли люди, туда, где некоторые из них остались жить.

Неожиданно он почувствовал поверхность и вынырнул в темноту.

Но не кромешную. Он снова слышал пение и увидел слабые проблески света, он был в пещере, такой огромной, что она не могла вместиться в Наних Вайя. Песня эхом обвивала его, а звон капель оглушал.

Из темноты вышла женщина. Не молодая и не старая, в волосах серебристые пряди. Она походила на женщин чокто, но кожа ее была такой белой, словно она провела в пещере слишком много времени. Тело ее покрывали давно забытые татуировки: лицо и плечи пересекали напряженно перекрученные кольца змей и угрей, тела пантер и панцирных рыб. На ней была юбка-передник и белая накидка из перьев. Женщина перестала петь и посмотрела на Красные Мокасины.

— Ты нырнул слишком глубоко, — сказала она.

— Мне нужно было глотнуть воздуха, — ответил Красные Мокасины.

— Почти никто не может добраться до этого места. Некоторые находят его быстро, но касаются только поверхности, так глубоко проникают очень немногие.

Женщина подошла ближе, и Красные Мокасины вновь почувствовал внутри змея — неожиданный всплеск нечеловеческой злобы, яркая вспышка всепожирающей ненависти.

— А-а, — протянула женщина, — вокруг тебя витает запах одного из моих детей. Я не знала, что смертные умеют это делать. Будь осторожен с ним, он спит в тебе, но он не умер.

— Твои дети? Как тебя зовут?

— Сам дай мне имя. Я мать многих. Я рожаю их в темноте. Говорят, я и вас, людей, родила. Здесь, в темной матке мира. Наверное, так оно и было, а потом Гаштали забрал вас и одел в глину. Мать Мертвых — так меня называют.

— Ты призвала меня сюда.

— Возможно. Я чувствовала, что ты идешь. Мне было любопытно. Сейчас странное время даже для меня. Я здесь слишком долго, и я уже не знаю, что реально, а что нет.

— Кто ты?

— Что значит «кто»?

— Я разговаривал с шаманами из многих племен. Я разговаривал с философами в Европе. Нам известно: когда мы спускаемся сюда, в подземный мир, мы видим здесь не то, что есть, а то, что наши глаза привыкли видеть.

— Да, ваши глаза из глины и могут видеть только глину и все, что из нее сотворено. Но у тебя есть наша искра, иначе ты бы никогда не смог добраться сюда. Кто я? Я же сказала — мать. Но я не из плоти и крови, как и змей, мой сын, которого ты проглотил. Мы были самыми первыми, которых Гаштали послал в мир, чтобы сотворить его. И когда мы оказались здесь, мы отняли у него этот мир. И Гаштали создал тебя, чтобы вернуть его. Вот поэтому мы по-настоящему боимся тебя, он одел тебя в глину, чтобы забрать от нас, чтобы ты мог делать то, что нам не под силу, он вывернул мир наизнанку и превратил нас в бесплотных духов.

— Я должен драться с тобой, как дрался с твоим сыном?

— Нет. Пусть Гаштали забирает мир себе. Я хочу освободиться. Я хочу… У людей есть слово «искупление». Я хочу искупления. Но ты должен знать, Красные Мокасины, что я одна так думаю. Мой брат — враг мне, и его дети — враги. И мои собственные дети против меня. Мне очень плохо.

— Солнечный Мальчик?

— Да. Он ключ. Но даже я не знаю, как этот ключ повернуть. Он либо гибель, либо спасение.

— Враг ли он мне? Друг ли ты мне?

Женщина пожала плечами:

— Я не знаю. Я хочу, чтобы чокто жили и множились числом. Я хочу, чтобы человечество сохранилось во всем своем многообразии.

— Но как же его сохранить?

— Небо должно быть разбито и составлено заново. И мир, вывернутый наизнанку, нужно вернуть в его изначальное состояние.

— Солнечный Мальчик хочет именно этого. Этого хотел и твой сын, Рогатый Змей, находящийся сейчас внутри меня.

— И, да и нет. Я не знаю конечного ответа, Красные Мокасины. Я лишь надеюсь. И надежда моя огромна. Вы, существа из глины, единственные, кому под силу найти ответ.

— Я найду его. Но ты… ты в опасности, Мать Мертвых?

— Я спряталась там, где меня никто не может найти. Я жду. Только ты и еще один нашли меня. Вы оба смертные. Пройдет время, и враги выследят меня по моим следам, и я умру. Я живу здесь тихо и жду, надеюсь, наблюдаю. Помогаю, чем могу. Некоторые из моих детей сохранили мне верность, но они погибают даже сейчас, когда мы говорим с тобой. Они падают с небес, как погасшие звезды, и мне остается только оплакивать их.

Женщина повернулась к нему спиной.

— Уходи. Не оставляй следов.

— Ты больше ничего мне не скажешь?

— Когда время придет, я буду там, если смогу. Это все. Уходи.

Красные Мокасины неохотно нырнул в воду. Обратный путь показался значительно длиннее. Когда, наконец, он вновь оказался в темном глиняном туннеле, он дрожал и чувствовал себя смертельно усталым, словно ровно семь дней и ночей бежал без остановки.

С трудом, превозмогая усталость, он направился к выходу, туда, где его ждали. Проход сузился, как и раньше, и потолок опустился, сомкнувшись с поверхностью темной воды.

Когда он вынырнул, было по-прежнему темно, хотя должен был быть виден тусклый свет выхода.

Верно, наступила ночь, пока он разговаривал с Матерью Мертвых.

Красные Мокасины пробирался на ощупь, и вдруг руки его коснулись влажной глины, и он все понял. Пока он находился внизу, его товарищи не теряли времени даром. Они замуровали выход.

— Неужели за те годы, что мы с тобой не виделись, Бенджамин, ты разучился говорить? — рассмеявшись, спросила Василиса.