храпела в своем кресле (и слава богу на самом деле!). Наконец самолет начал снижаться, и Мина прильнула к иллюминатору. В самом центре ярко освещенного города внизу она разглядела белые, похожие на крылья арки башни Шахяд, которая называлась теперь башней Азади[15]. При виде этого изящного, словно выточенного из слоновой кости памятника Мина почувствовала, как на нее нахлынули воспоминания. Она вспоминала, как они с Битой танцевали в ее комнате под контрабандную музыку, вспоминала металлические стулья с красными виниловыми сиденьями на кухне Меймени, вспоминала позвякивание кастрюль и сковородок, с которыми бабушка переходила от плиты к столу и обратно, вспоминала запах лука, который жарился в сотейнике с куркумой, перцем и солью. В ушах у нее снова зазвучала ритмичная музыка, доносящаяся из колонок, а перед глазами возникла вереница гостей, которые наполняли их дом в ее десятый день рождения. Еще Мине внезапно вспомнилась жена зеленщика, которая ходила в белой чадре, расшитой крошечными зелеными и желтыми цветами, и блестящая латунная лейка, из которой они поливали цветы в саду. Вспомнила Мина и небо за окном ее детской спальни, которое, после того как Дария целовала ее на ночь, за считаные минуты становилось из гранатово-алого угольно-черным.

Да, все ее детство прошло на фоне белоснежной башни Азади. С тех пор прошло много времени, тысячи людей умерли, истекая кровью, на знакомых до последнего камешка улицах ее любимого города, и их яркие одежды истлели и превратились в прах, несомый ласковым ветром над арыками и садами.

Самолет устремился вниз. На несколько мгновений он как будто завис над площадью Азади, и Мина почувствовала подкативший к горлу комок.

– Здесь мы когда-то жили! – прошептала Дария, глядя поверх ее плеча на сверкающие огни внизу.

Часть II. 1978

13. Рисунки и революция

– Волосы не такие! Глупая, разве ты не помнишь, как они у него лежат? – сказала Бита, наклонившись к Мине. – Ага, вот так! Здо́рово!

Карандаш Мины быстрее забегал по бумаге. Она часто рисовала во время перемен между занятиями, а иногда и на занятиях. Рисование нравилось ей больше всего, и Мина использовала каждую свободную минутку, чтобы набросать что-нибудь в своем альбоме.

– Аффари́н! Отлично! – Бита широко улыбнулась. – Эй, баччаха! – крикнула она. – Идите сюда! Смотрите, как Мина рисует!

Несколько одноклассников подбежали к Мине и столпились вокруг нее. Фарук, рослый и широкоплечий мальчишка с густыми бровями, в восторге хлопнул ее по спине, отчего Мина едва не упала.

– Я же вам говорила! – с гордостью воскликнула Бита.

– Что здесь происходит? – К ним быстро подошла госпожа Шоги, и Бита продемонстрировала ей рисунок подруги.

Госпожа Шоги прищурилась.

– Чи гашанг! Очень красиво, Мина! Ты нарисовала замечательный портрет нашего кронпринца! Я и не знала, что у тебя такие способности. Прекрасная работа для того, кому еще не исполнилось восьми лет!

Бита обняла Мину за плечи.

– Она будет прекрасной художницей, вот увидите.

Госпожа Шоги несколько раз хлопнула в ладоши. Яркий лак на ее ногтях сверкнул на солнце.

– Строимся! Строимся! Перемена окончена. – Пока дети выстраивались парами, учительница легко коснулась плеча Мины. – Ба ханар асти, Мина. У тебя настоящий талант.

В их классе висел на стене портрет шаха. Монарх строго смотрел на учеников, которые прилежно писали в тетрадях, передавали друг другу секретные записочки, решали примеры, декламировали стихи древних персидских поэтов или, выйдя к доске, рассказывали о главном сокровище страны – нефти. Шах был очень красив в своем белом военном мундире с золотыми аксельбантами и множеством разноцветных орденских ленточек на груди, которые напоминали Мине яркие подушечки жевательной резинки «Чиклет». Ей даже хотелось взять их в руки и попробовать, но они были недостижимы и только сверкали за чисто вытертым стеклом, дразня и возбуждая аппетит.

– Я обязательно выйду за него замуж, когда вырасту, – шепнула Мина своей подруге во время урока каллиграфии, когда они, обмакнув в чернила тонкие кисточки-калямы, учились писать вязью. В течение последней недели она рисовала наследного принца почти ежедневно, а потом показывала портреты Бите. Иногда Мине казалось, что ей не следовало этого делать – в конце концов, он принадлежал к королевской семье, и она не хотела бросить хоть малейшую тень на его репутацию, но потом ее рука снова тянулась к карандашу.

Бита показала ей язык.

– Нет, это я выйду за него!

Некоторое время девочки смотрели друг другу прямо в глаза. Каждая ждала, что подруга отвернется первой. Бита напрягала всю свою волю и даже прикусила губу, чтобы не моргать. Мина тоже таращила глаза изо всех сил, потом ей пришла в голову новая мысль. Усмехнувшись, она обмакнула калям в чернила и несколькими движениями набросала рядом с принцем собственное лицо.

– Видала? – сказала Мина с торжеством. – Это я!

Вызов, горевший в глазах Биты, погас, как только она перевела взгляд на рисунок. Ошибиться было невозможно: нарисованная уверенной рукой темноволосая девочка с широким подбородком и задорным выражением лица была Миной. Бита в последний раз смерила соперницу недобрым взглядом, но ее плечи опустились – она признала поражение.

После этого обе снова взялись за кисточки и продолжили переписывать строки из поэмы Саади – таково было задание на сегодняшний урок. Неожиданно Мина замерла, уставившись на занесенный над тетрадью калям, словно увидела его впервые в жизни. Ей не верилось, что несколько тонких щетинок, торчащих из простой деревянной палочки, заставили отступить Биту, которая никого и ничего не боялась и поэтому не отступала никогда. Какая же огромная сила заключена в них? А может, дело не в каляме, дело в ее руках?..

И Мина поднесла свои запачканные чернилами пальцы поближе к глазам, словно хотела получше их рассмотреть.

– Неплохо, очень неплохо, – сказал тем же вечером Хуман, когда она показала ему свой рисунок. – Для восьмилетки, конечно, – добавил он снисходительно.

– Рисунок превосходный, – возразил Кайвон. – Видела бы ты, как рисует Хуман. Знаешь, Мина, я думаю – когда-нибудь ты станешь известной художницей и твои картины будут выставлены в музеях и галереях. – И он крепко обнял ее за плечи. – Подумать только, моя маленькая сестренка – знаменитый художник!

Воодушевленная похвалами братьев, Мина показала рисунок отцу.

– Вах! – воскликнул Парвиз и даже попятился, притворяясь потрясенным до глубины души. – Это чудесно! Чудесно!

Мина только головой покачала. Точно так же отец реагировал, когда Кайвон с невероятной точностью копировал гнусавый голос зеленщика с рынка или когда Хуман показывал ему свои домашние задания по биологии. Тот же самый несколько преувеличенный восторг он выражал и когда