– Эй, ты где?

– Здесь я. Чего кричишь-то? – раздается совсем рядом, и я, повернув голову вправо, различаю в тумане смутный силуэт. – Водян я.

– Водян? Водяной, что ли?

Но силуэт уже растворился в тумане. Вновь слышится девичий смешок. Раздаются шлепки по воде, и все стихает. И опять слышно лишь журчание воды.

– Эй, Водян! – В ответ ни звука. – Водян, я сам ищу Ягу с Лешим, слышишь? Я не имею никакого отношения к их исчезновению!

Несколько минут безрезультатно жду ответа и не замечаю, как туман рассеивается.

Когда возвращаюсь на поляну, небо над вершинами деревьев начинает светлеть. Вернувшийся и уже принявший человеческий облик Ледень озадаченно смотрит то на залитое кострище, то на невесть откуда появившийся пень. Однако, встретившись со мной взглядом, благоразумно воздерживается от вопросов.

Когда просыпается Болтомир, костер уже весело потрескивает, а в висящем над ним котелке мельник помешивает кашу.

Я зову Болтомира к реке умыться.

Через час мы снова неспешно едем по лесной дороге. Вокруг рыщет черный волчище. Княжич беззвучно шевелит губами, перебирая подходящие названия для приобретенной деревеньки. В моей голове роятся воспоминания о ночном визите Водяного.

Значит, Яга и Леший исчезли, и обвиняет Водяной в этом меня. Интересно, винит только на основании высказанных во время разговора догадок или есть более серьезные соображения?

И куда все-таки исчезла эта парочка? Не зная ничего о здешних реалиях, я не могу даже гадать. Хотя Леший жаловался, будто на него ополчился Вий, обидевшись за разгром его свиты, который устроили людишки у Лихониного холма. Но если Водяной такой осведомленный, то наверняка знает об обиде Вия. Однако грешит на меня. А Яга где? Она вроде бы собиралась усмирять Лихоню. Этот персонаж для меня самый непонятный. Я, конечно, слышал про Лихо Одноглазое, но кто оно, что оно, почему и куда – не знаю.

А сколько еще перволюдей ошивается поблизости? Способны ли они вредить друг другу? Судя по мнению Водяного обо мне – способны.

И что это мы, в смысле первочеловеки, за бессмертные души такие, ежели какой-то полоумный Иван способен, сломав иголку, лишить одного из нас жизни? Я, конечно, восстал, но я ли? Вернее, восстал-то я, но Кощей ли я? Да ни фига я не Кощей! Но окружающим это знать не обязательно.

И опять же вопрос: куда мы едем, если Яга с Лешим пропали?

Зря я так с ходу принялся грубить Водяному. Но и он тоже хорош. Мало того что залил костер, так еще и обвинил огульно невесть в чем. Можно сказать, обозвал чудовищем в человеческом облике. Мне, конечно, просто необходима помощь кого-то из перволюдей, но к этой надменной мокрице душа не лежит. То ли дело рыжая милашка Яга. При мысли о ней губы сами собой растягиваются в улыбке. Эх, сейчас бы с ней, да в баньку… Только не под гипнозом.

Кстати, если уж Мирошки теперь принадлежат княжичу, почему нам было не задержаться там и не сходить-таки в баню? А то ведь от устроенной старостой парилки мы не чище, а значительно грязнее стали. Хочу посетовать на нашу общую несообразительность Болтомиру, но в последний момент вспоминаю, что осталось от единственной в деревне бани. Надеюсь, он не предъявит мне счет за погром…

Едущий чуть впереди княжич неожиданно пришпоривает лошадь и несется вперед, обнажая на ходу меч.

Мысль, мгновенно посетившая мою голову, – лесные разбойники. По закону жанра, если герои едут через лес, на них просто обязаны напасть разбойники.

Однако пока что я вижу только, что на кого-то нападает мой спутник. Крепче сжимаю посох и бью кобылу пятками по бокам. О-о нет! Тпр-ру! Натягиваю повод, чтобы снова перейти на шаг. Все-таки наездник из меня никакой. На скаку так бьюсь задницей о седло, что отдается в голове.

А Болтомир уже остановился, спрыгивает с седла и замахивается мечом. Кого это он решил располовинить? Не понял… Он хочет снести голову нашему волколаку? Или это не наш оборотень бьется перед княжичем? И как-то странно он бьется. Будто завис в воздухе и трясется в судорогах.

Болтомир бьет мечом над волчьей головой. Клинок словно ударяется о нечто упругое, прогнувшееся и отбросившее его назад. Ан нет, не отбросившее. Меч будто бы прилип к чему-то, и княжич пытается его оторвать. Упирается сапогом, тот прилипает тоже. Неловко дернувшись, мой спутник теряет равновесие и падает. В падении он машинально отпускает меч и взмахивает руками. Они тут же застывают в воздухе, прилипнув рядом с головой оборотня. И вот уже княжич бьется в видимой теперь и мне гигантской паутине, натянутой меж исполинских елей. Прозрачные нити толщиной с бельевую веревку видны лишь потому, что бьющиеся в них жертвы заставляют играть солнечный свет в усеивающих паутину капельках клея.

Не успеваю ни удивиться, ни ужаснуться, как с ветвей срывается мохнатая серая туша и стремительно падает на лошадь княжича. Та пытается отпрянуть, но восьмилапый монстр сбивает ее с ног, и два чудовищных клыка прерывают лошадиное ржание. Тварь припадает к загривку убитого животного и с шумом высасывает кровь. Звук такой, будто выползший из пустыни странник жадно пьет из родника, держа у рта микрофон. Труп лошади на глазах сдувается, превращаясь в высушенную мумию.

Все происходит так быстро, что я только теперь с содроганием передергиваю плечами.

Первая мысль – развернуть лошадь и погнать в галоп куда глаза глядят, забыв о том, что не могу держаться в седле.

Вторая мысль – это какой-то неправильный паук. Правильные пауки должны впрыскивать внутрь добычи какую-то фигню, терпеливо ждать, когда эта фигня растворит ткани жертвы, и только потом высасывать получившуюся бурду.

Пока пытаюсь сосредоточиться на третьей мысли, монстр, отбросив иссушенный труп, в несколько стремительных движений лап обматывает паутиной тела моих спутников, подбрасывает их на паутину повыше и поворачивается ко мне. Вот это харя! Я энтомологией никогда не увлекался, в разных жвалах и хелицерах не разбираюсь, но эти торчащие из пасти и истекающие вязкой слюной бивни наведут ужас на кого угодно. А немигающий взгляд рыбьих остановившихся глаз словно замораживает кровь, заставляя цепенеть от ужаса.

В тот момент я забыл обо всем, даже о боевом посохе и о собственной бессмертности. Единственным нестерпимым желанием было поскорее умереть, чтобы избавиться от охватившего ужаса. Вероятно, такое же желание посетило мою лошадку, ибо ноги у нее подкосились, и она, вскрикнув словно грудной младенец, завалилась на бок, выронив меня из седла.

Придя в себя от удара о землю, вскакиваю и лихорадочно шарю взглядом вокруг в поисках посоха. Ага, вот он! Череп набалдашника торчит из-под хрипящей лошади. Хватаюсь и пытаюсь выдернуть артефакт. Словно помогая мне, в тушу вонзается серпообразный коготь, и мохнатая лапа легко переворачивает ее. От неожиданности опрокидываюсь на спину, но тут же вскакиваю на ноги, сжимая в руках волшебное оружие.