— Ты маленький ублюдок! Ты так говоришь, как будто меня здесь нет. Боже, как я это ненавижу! Ты со мной так не поступишь, правда, мой маленький огонек? — его голос опять стал дальше, и я услышал звуки, издаваемые собакой, точнее, издаваемые щенком. Я начал потеть.

Я услышал шаги внизу, потом выключился свет на кухне. Шаги приблизились и застучали по лестнице. Я обернулся и улыбнулся отцу.

— Ну, верно, Джеми, — жалко сказал я, иссякнув метафорически, и с горлом, пересохшим буквально.

— Не виси долго на телефоне, — сказал, проходя мимо, отец и продолжил подниматься по лестнице.

— Хорошо, папа, — весело закричал я, начиная ощущать боль где-то в области желудка, она всегда появляется у меня, когда ситуация становится особенно тяжелой и я не вижу выхода из нее.

— Аааооо!

Я рванул трубку от уха и посмотрел на нее. Я не мог понять, Эрик или собака издали этот вопль.

— Алло? Алло? — лихорадочно зашептал я, посмотрев вверх и увидев, как тень моего отца сползла со стены этажом выше.

— Хаааоооввваааоооовв! — раздался крик из трубки. Я задрожал и дернулся. Боже мой, что он делал с животным. Потом я услышал щелчок и крик, вроде бы проклятие, и звук упавшей и ударившейся о стену трубки. — Ты маленький ублюдок! Ах! Дерьмо! Твою мать! Вернись, ты маленький…

— Алло! Эрик! То есть Франк! То есть… Алло! Что случилось? — зашипел я, посмотрев вверх, присев на корточки около телефона и прикрывая рот свободной рукой. — Алло?

Потом был звук чего-то упавшего, крик: Это ты виноват! близко к трубке, потом еще удар. Я слышал неясные звуки, но, даже напрягая слух, я не мог понять, что слышу — это могло быть просто шумами на линии. Я размышлял, не положить ли трубку и уже почти это сделал, когда опять услышал голос Эрика, он бормотал, но я не мог ничего разобрать.

— Алло? Что? — спросил я.

— Ты еще здесь? Маленький ублюдок убежал. Твоя вина. Иисусе, да на что ты годен?

— Извини, — искренне сказал я.

— Слишком поздно. Он укусил меня, дерьмо. Но я его поймаю. Ублюдок, — зазвучали гудки. Я услышал, как он бросил еще монету. — Думаю, ты счастлив.

— Счастлив, почему?

— Счастлив из-за побега чертовой собаки, задница.

— Что? Я? — запнулся я.

— И не пытайся сказать, будто жалеешь, что она убежала.

— Ах…

— Ты нарочно это сделал! — закричал Эрик. — Ты нарочно это сделал! Ты хотел, чтобы он сбежал! Ты не хотел, чтобы я с кем-нибудь играл! Ты хочешь, чтобы собака была счастлива сама с собой, а не со мной! Ты дерьмо! Ты ублюдок!

— Ха-ха, неуверенно засмеялся я. — Спасибо за звонок э…Франк. Пока, — я бросил трубку и секунду постоял, поздравляя себя с тем, как хорошо я вывернулся, если учесть все обстоятельства.

Я вытер лоб, который немного вспотел и посмотрел вверх в последний раз, теней на стене не было. Я покачал головой и взбежал по лестнице. Дошел до верхней ступеньки, и тут снова зазвонил телефон. Я замер. Если я отвечу…Но если я не отвечу, тогда отец…

Я сбежал вниз, поднял трубку, услышал звук опускаемых монет, потом: Ублюдок!, несколько оглушительных ударов пластика о металл и стекло. Я закрыл глаза и слушал гром ударов, пока один особенно громкий не закончился низким гудением, которое обычно не издают телефоны. Я опять положил трубку, повернулся, посмотрел вверх и устало пошел в свою комнату.

9

Я лежу в кровати. Скоро мне придется разобраться с проблемой. Это единственный выход. Я должен повлиять на него, используя первопричину — самого Старого Сола. Требуется сильнодействующее средство, а иначе Эрик в одиночку разрушит Шотландскую Телефонную Сеть и расправится с собаками всей страны. Но для начала мне придется проконсультироваться с Фабрикой.

Это не моя вина, но я завяз по уши и я способен что-то предпринять, используя череп старой собаки, помощь Фабрики и удачу. Насколько мой брат будет восприимчив к любым флюидам, которые я пошлю, был вопрос, о котором я предпочитал не думать, если учесть состояние его мозгов, но я должен был действовать.

Я надеялся: щенок убежал. Черт, я не виню всех собак за мою инвалидность. Старый Сол был бандит, Старый Сол вошел в семейную историю и мою собственную мифологию как Кастратор, но благодаря маленьким грызунам, перелетавшим через залив, он был в моей власти.

Эрик — настоящий сумасшедший, даже если он мне и брат. Ему повезло, у него есть кто-то нормальный, кто его любит.

1

Когда Агнесс Колдхейм, на восьмом с половиной месяцем беременности, приехала на своем BSA500 с загнутыми ручками руля и красным глазом Саурона, нарисованным на бензобаке, отец по понятным причинам не был сильно рад ее видеть. Она бросила его почти сразу после моего рождения, оставила с орущим младенцем на руках. Исчезнуть на три года, прожить без телефонного звонка или открытки и потом ворваться через мост — резиновые ручки чуть-чуть не цеплялись за стороны моста — с чьим-то ребенком или детьми и ожидать, будто отец пригласит ее в дом, накормит, будет сиделкой, примет роды, было самонадеянно.

Мне тогда было три года, и я почти ничего не помню. На самом деле я ничего и не помню, воспоминания до трех лет отсутствуют. Но у меня на это есть уважительные причины. Из обрывков, которые я смог собрать, когда отец решал поделиться информацией, я смог сложить, как мне кажется, точную картину происшествия. Миссис Клэмп тоже периодически подавала детали, хотя на них можно положиться не больше, чем на рассказы моего отца.

Эрика не было на острове, он был у Стоувов в Белфасте.

2

Агнесс, загорелая, огромная, вся такая в бусах и ярком кафтане, полная решимости родить в позе лотоса (в которой, утверждала она, и был зачат младенец), говоря омм, отказалась отвечать на вопросы моего отца о том, где она была три года и с кем. Она посоветовала ему не быть собственником относительно ее и ее тела. Она чувствует себя хорошо и беременна; вот и все, что ему нужно знать.

Агнесс удобно устроилась в комнате, которая когда-то была их совместной с моим отцом спальней, несмотря на его протесты. Был ли он втайне рад ее возвращению или у него была глупая идея уговорить ее остаться, я не знаю. Не думаю, что он на самом деле такая уж сильная личность, несмотря на темную мистическую ауру, которую он излучает, когда хочет произвести впечатление. Подозреваю, очевидно целеустремленный характер моей матери подчинил его. В любом случае, она получила, чего добивалась и хорошо жила пару недель в лето любви, мира и тому подобного.

У моего отца тогда было все в порядке с обеими ногами, и ему пришлось их использовать, бегая вверх и вниз из кухни или холла в спальню и обратно, когда Агнесс звенела колокольчиками, вшитыми в расклешенные штанины джинсов, перекинутых через спинку стула, который стоял около кровати. Плюс отец должен был смотреть за мной. Я везде совал свой нос и проказничал, как любой нормальный, здоровый трехлетний мальчик.