Когда Таунсенд на следующее утро проснулся, ему показалось, что он в пещере. Все тонуло в голубом полумраке. Кости ломило от жесткого ложа, шею свела судорога. Он развернул свою «подушку» и сунул руки в рукава. Потом снял зеленые суконные занавески с окон; это было нетрудно — Рут прикрепила их к стене обычными канцелярскими кнопками. Зеленые окна выглядели бы странно.

В доме не было водопровода, и пришлось выйти поискать воду. Фрэнк оказался на окруженной деревьями поляне. Светлые блики ярко зеленили траву там, где сквозь листву пробивались горячие солнечные лучи. Две белые бабочки порхали в утреннем воздухе, оживляя картину полного покоя, царившего всюду, куда ни кинь взгляд. Главный дом усадьбы отсюда не был виден.

Наконец Таунсенд нашел то, что искал. Это был даже не ручей, а ключ, с чистой и холодной водой. Таунсенд ополоснул лицо и, зачерпнув воды ладонями, напился и наполнил пустую консервную банку для кофе.

Рут, казалось, позаботилась абсолютно обо всем. В хозяйском доме могли бы подумать, что у них появились привидения — столь быстро начали исчезать продукты. Кофе, сгущенное молоко, бекон, фасоль, жестяная коробка с сахаром. В углу комнаты был выложенный камнем очаг, и Таунсенд развел небольшой костер из хвороста и соломы. Когда пламя погасло, он, раздувая угли, вскипятил воду для кофе. Бросать в огонь большие поленья было опасно — мог выдать дым из трубы.

Потом Таунсенд, вылив остатки теплой воды в старую консервную банку, на ощупь побрился, благо догадался захватить из квартиры на Тиллари-стрит безопасную бритву. Едва покончив с туалетом, он услышал неровный скрипучий звук, словно по земле что-то катили.

Он вскочил, бросился к двери и выглянул наружу через узкую щель. Оказалось, что скрипели колеса инвалидного кресла, которое толкала перед собой Рут.

Он вышел и пригляделся. В кресле сидело нечто неподвижное, напоминающее человеческую фигуру, искусно вылепленную из желтого теста. Живыми казались только глаза. Настолько разителен был контраст между ними и телом, которому они принадлежали, что у Таунсенда невольно создалось впечатление, будто Рут везла одни только эти глаза — яркие автомобильные фары, укрепленные высоко над сиденьем кресла.

Мужчины не мигая смотрели друг на друга в напряженной тишине. Макет человека, его бледная калька, а напротив — законченное архитектурное творение.

Рут заговорила со стариком с той немного монотонной интонацией, с какой обращаются к детям, беспомощным больным или немым:

— Видите? Посмотрите, кто это, видите? Ваш старый приятель снова здесь. Вы рады его видеть?

Казалось невозможным, чтобы эти глаза засверкали еще ярче, но случилось именно так.

Она обратилась к Таунсенду, и ее голос ожил и потеплел:

— Как прошла ночь, Дэнни?

— Великолепно, Рут. Ты позаботилась решительно обо всем.

— А я так волновалась, что почти всю ночь не могла сомкнуть глаз.

— Почему же?

— Потому что позволила тебе поселиться так близко. Чем больше я об этом думаю, тем более легкомысленным и безумным мне все это представляется. Тебе удалось уговорить меня… Но для тебя это самое неподходящее место в мире!

Он загадочно усмехнулся и ничего не ответил. Он впервые видел Рут за работой. На ней не было того, что называется форменной одеждой, если не считать формой желтое платье из жесткого, словно накрахмаленного материала, с бретельками через плечи и фартучек из той же материи, завязанный сзади на талии. Но сейчас она выглядела наряднее, чем в тот день, когда выбежала на улицу из многоквартирного дома на Уатт-стрит, заметив и узнав Таунсенда.

— Он ждет, что ты поздороваешься с ним, — просительно вымолвила Рут и наклонилась к своему подопечному. — Доставь ему радость, Дэнни, он просто умоляет тебя об этом. Я ведь знаю, чего он хочет. — Она засмеялась. — Помнишь, какие горячие споры вы вели? Какие слова ты говорил ему, когда никого не было рядом! Не потому, что был сердит или что-то имел против него, а просто так, для забавы. Какой смешной язык! — Она рассмеялась, вспоминая. — Какой-то шифр, известный только вам двоим. И ему нравилась твоя неприличная тарабарщина. Наверное, это был твой особый способ выражать ему симпатию. Ну, поздоровайся с ним. Я отойду, не стану вам мешать.

Она отпустила ручку кресла и отошла в сторону. Глаза в инвалидном кресле заблестели.

По-видимому, Таунсенд должен был находить их общение забавным, однако ничего забавного в этом он не находил. Ситуация представлялась ему горькой, даже трагической. Он чувствовал себя беспомощным, его охватила неясная грусть.

Он провел двумя пальцами под воротником, с трудом проглотил слюну и заговорил запинающимся, натужным голосом, но постепенно вошел в роль.

Глаза у старика сияли радостью, когда Рут вернулась к мужчинам, а Таунсенд отирал пот со лба.

— Удивительно, до чего он любит твои смешные словечки, правда? — негромко проговорила Рут.

Чуть позже, когда они сидели по обе стороны кресла, Рут вдруг заметила:

— Почему он так часто моргает?

— Наверное, солнце бьет ему в глаза.

Она слегка развернула кресло.

— Вправду перестал. Наверное, все дело было в солнце.

Таунсенд закурил и некоторое время наблюдал за неподвижным лицом старика.

— Смотри, снова моргает, — сказал он, понизив голос.

— Может быть, он переутомился. Глаза устали — вот и моргает.

— Он прекращает моргать, как только замечает, что ты за ним наблюдаешь, — нахмурился Таунсенд, — и снова начинает моргать, когда на него смотрю только я.

— Может, он хочет показать, как рад встрече с тобой. По-другому он не может это выразить.

— Он вовсе не рад, — возразил Таунсенд. — У него слезы на глазах.

— Да, правда, он плачет, — подтвердила Рут, достала из кармана на спинке кресла носовой платок и аккуратно промокнула старику влажные глаза. — Чего же он от тебя хочет?

— Не знаю, — беспомощно признался Таунсенд.

— Должно быть, ты чем-то его расстроил.

«Должно быть, — думал Таунсенд, — должно быть». Но в чем причина расстройства? Единственный, кто знал причину, не мог говорить.

Рут эти слезы обеспокоили. Хозяева нашли бы по крайней мере странным такое проявление чувств.

— Не могу видеть его плачущим. Не надо плакать, слышите, мистер Эмиль? Дэнни здесь очень давно не был. Вы скоро опять к нему привыкнете. Больные старики как дети, — добавила она, обращаясь к Таунсенду. — Ты обычно давал ему что-нибудь вкусное. Леденцы, капли от кашля…

— Не помню, — ответил он, и это было горькой и безнадежной правдой.

Уже совсем стемнело, когда, совершенно неожиданно, раздался тихий стук в дверь. Таунсенд вздрогнул. Он спокойно сидел возле очага, курил и не слышал шагов, которые предупредили бы его о чьем-то визите. Мгновенным взмахом ладони он загасил свечу, рывком поднялся с ящика, на котором сидел, схватил кочергу и молча стоял у двери, широко расставив ноги.