— Я ничего… не хочу, — пробормотала она, качая головой.

— Выпей, — потребовал маркиз.

Она подчинилась. Только после первого глотка она поняла, что он налил ей бренди, и этот обрушившийся в нее обжигающий водопад унял дрожь, сотрясавшую все ее тело.

Когда лакей вышел, Друзилла перебралась с дивана на мягкий ковер возле камина. Пламя, набросившееся на сухие поленья, разгоралось все ярче. Он протянула руки к огню.

Маркиз сел на стул.

— Это был Уолден, не так ли? — спросил он.

Она кивнула.

— Мне кажется, тебе следует рассказать мне, что произошло, — сказал маркиз.

Она подняла на него глаза, всем свои видом выражая отказ.

— Нет… — проговорила она, — нет… я не могу.

— Я имею право знать, — настаивал маркиз. — Я слышал, о чем он с тобой говорил, и я должен знать, что он имел в виду, когда сказал «дотронуться до тебя». Ты ведь можешь меня понять.

Друзилла глубоко вздохнула. Зажав руки между коленями, она наклонила голову. В это мгновение она выглядела очень юной и беззащитной — девочкой, которую несправедливо обидели.

Однако ее вид нисколько не смягчил маркиза, он остался непреклонен.

— Я должен знать, Друзилла.

Воцарилась тишина, и он решил, что она так и не отважится рассказать ему. Но вдруг она заговорила.

Ее голос дрожал и прерывался, она запиналась на каждом слове, ее слова звучали так тихо, что временами он едва слышал ее, и все же она говорила и говорила, как бы испытывая облегчение от возможности довериться ему.

Она рассказала, как леди Уолден наняла ее в гувернантки к своим детям. У Друзиллы уже была репутация беспринципной женщины, ей уже пришлось уволиться с нескольких мест, где на нее обрушился целый поток оскорблений, где ей пришлось пройти через все степени унижения.

Ее рассказ был искренним, она ни капли не преувеличивала нанесенные ей обиды, и маркиз прекрасно понимал недосказанное.

Сначала Друзилле показалось, что в доме лорда Уолдена она наконец нашла покой и убежище, которые так долго искала. Леди Уолден была довольно скучная и чопорная особа, однако, общение с нею не было неприятным. Казалось, она даже одобряет то, как Друзилла воспитывает ее детей.

Через некоторое время, когда первое напряжение и страхи улеглись, Друзилла поняла, что ей больше не надо защищаться.

Как она узнала, лорд Уолден почти постоянно жил в Лондоне, в то время как леди Уолден, хрупкой и болезненной женщине, легче было жить за городом, где почти не было светских развлечений.

Когда впервые приехал лорд Уолден, у Друзиллы не возникло никакого ощущения опасности. Это был мужчина средних лет, и она не обращала на него особого внимания до тех пор, пока однажды, когда она вела детей из классной в спальню, он не встал на пути.

Он едва коснулся ее руки — но этого было достаточно! Инстинкт подсказал ей, что перед ней опасность.

На следующий день он зашел в классную сразу после обеда. При виде его она моментально нацепила очки и поднялась.

Она знала, что в это время леди Уолден обычно отдыхает. Дети уже лежали в кроватках, дверь в детскую была открыта, и у Друзиллы появилась надежда, что лорд Уолден решит, будто они спят.

— Добрый день, мисс Морли, — сказал он.

Она сделала реверанс.

— Добрый день, милорд.

— Садитесь, — сказал он. — Я зашел, чтобы проверить, удобно ли вам, есть ли у вас все необходимое.

— Я всем довольна, благодарю вас, милорд.

— А дети вас слушаются? Вам нравится здесь?

— Очень, милорд.

— Прекрасно, прекрасно.

Разговаривая, он медленно приближался к Друзилле, сидевшей возле камина. Наконец он оказался перед ней — огромный, широкоплечий, он стоял и смотрел на нее.

— Не слишком ли вы молоды, мисс Морли, для такой работы?

— Милорд, я занимаюсь воспитанием детей уже два года.

— У вас рыжие волосы, мисс Морли. Это в некоторой степени противоречит вашему смиренному тону.

— Мне очень жаль, что… тон моих волос… неприятен вашей светлости.

— Мне не нравится цвет ваших волос. — Его голос стал зловещим. — Считается, что женщины с такими волосами очень эмоциональны, что внутри них горит огонь страсти

— Но ведь никому не хотелось бы, чтобы гувернантка обладала подобными качествами, милорд.

При этих словах она подняла на него полный упрека взгляд. Но, увидев его глаза, она напряглась, охваченная страхом, и внезапная волна ужаса железной рукой схватила сердце и сдавила горло.

Какое-то мгновение он молча смотрел на нее, потом резко повернулся и вышел. У нее возникло впечатление, что все это время ему с большим трудом удавалось держать себя в руках.

И она поняла, что долгожданному покою, обретенному ею после стольких скитаний, пришел конец, ощущение безопасности исчезло, и ею вновь овладел страх — страх, подобного которому она никогда раньше не испытывала.

Дни проходили за днями, и ничего особого не происходило; однако она понимала, что это только вопрос времени, и взгляды, бросаемые на нее лордом Уолденом, и надуманные причины, которыми он объяснял детям свое присутствие на прогулках, служили лишним доказательством ее правоты.

Она спрашивала себя, что ей делать. Уехать она не могла, ей некуда было пойти. Если она попросит расчет, ей придется отправиться в бюро по найму домашней прислуги, где ей уже сообщили, что найти работу гувернантки практически невозможно, так как у нее нет рекомендаций, и к тому же она слишком быстро увольнялась с предыдущих мест.

Однажды — дело было в конце марта — она собиралась уже ложиться спать, но тут ей сообщили, что ее хочет видеть леди Уолден.

— В десять вечера?! — воскликнула Друзилла.

Экономка сказала:

— Я помогала горничной ее светлости стелить постель, и ее светлость сказала: «Передайте мисс Морли, что я хочу поговорить с ней».

— А его светлость там был? — спросила Друзилла.

— Он был в соседней комнате, — ответила экономка. — Я видела его.

Друзилла колебалась. Может, набраться храбрости и сказать, что она уже легла спать? Но Друзилла понимала, что это бесполезно. Она оглядела классную.

В камине пылал огонь, горела свеча, и от этого комната казалась очень уютной, своего рода убежищем, которое ей все же придется покинуть: экономка ждала ее.

— Хорошо, — сказала Друзилла. — Я иду.

Она закрыла за собой дверь и пошла по коридору. Она пыталась представить, зачем леди Уолден послала за ней, но ничего не приходило ей в голову, она не могла припомнить каких-либо неприятностей с детьми или своих собственных упущений.