Дети сначала молча наблюдали за ней при свете ночника, а затем разразились испуганным плачем.

— Зачем вы это делаете, мисс Морли?

— Чего вы испугались?

— Кто порвал ваше платье?

Вопросы задавала шестилетняя Люси, которая была более наблюдательна, в то время как ее младшая сестренка, просившая пить, только громко плакала, потому что происходило нечто такое, чего она не понимала.

И лишь когда вся мебель, находившаяся в комнате, была сдвинута в кучу около двери, Друзилла рухнула на пол. Она лежала почти без сознания в холоде и в темноте.

Наконец испуганные дети, которые трясли ее и тянули за руки, заставили ее вспомнить свои обязанности. С трудом поднявшись на ноги, она надела халат и уговорила детей улечься в постель.

— Все в порядке, — как заведенная повторяла она, — теперь уже все хорошо.

Но она знала, что впереди ее не ждет ничего хорошего.

Никогда больше не сможет она зайти в классную комнату, не опасаясь, что кто-то нападет на нее из темноты.

Глядя на коврик у камина, она всегда будет вспоминать при этом тошнотворное прикосновение мужских рук, лицо, искаженное похотью, горящие глаза, губы, влажные от страсти.

Наконец дети заснули, но она лежала поверх одеяла, слишком измученная и перепуганная, чтобы раздеться.

Лишь когда наступило утро, она осознала, в каком ужасном положении находится.

Ее первым желанием было упаковать вещи и покинуть этот дом, но она отлично понимала, что в этом случае она больше не сможет найти себе место.

В бюро по найму прислуги ей в прошлый раз совершенно ясно дали понять, что больше не собираются подыскивать для нее работу. Поэтому вместо того, чтобы уехать, как ей следовало бы сделать, она уныло отправилась на поиски леди Уолден.

Пунцовая от смущения, с трудом подбирая слова, движимая отчаянием, она сказала:

— Я вынуждена обратиться к вам, миледи, чтобы вы попросили лорда Уолдена не приходить больше в классную комнату. Я полагаю, вы понимаете, как мне трудно об этом говорить, но прошлой ночью, когда я возвращалась из вашей спальни, он нанес мне оскорбление.

Она хотела было продолжить, но леди Уолден перебила ее.

— Я уже слышала от лорда Уолдена о вашем поведении, мисс Морли, — сказала она ледяным тоном. — Вы немедленно оставите этот дом. Я не дам вам никаких рекомендаций, и, поскольку я считаю, что вы особа, совершенно не подходящая для того, чтобы заниматься воспитанием детей, я не заплачу причитающегося вам жалованья.

— Но это же нечестно! — горячо воскликнула Друзилла. — Завтра ровно месяц, как я служу у вас, не можете же вы выгнать меня из дому без единого пенса в кармане!

Леди Уолден холодно отвернулась.

— Его светлость рассказал мне, как вы докучали ему своими приставаниями, как вы не давали ему прохода. Я считаю себя совершенно свободной от всех обязательств в отношении вас, мисс Морли.

— Его светлость так сказал! — выдавила из себя Друзилла.

— Мне кажется, мисс Морли, — продолжала леди Уолден, — что вы не обладаете ни внешностью, ни способностями, необходимыми для того, чтобы воспитывать детей из дворянской семьи. Я посоветовала бы вам поискать такую работу, где вам не пришлось бы общаться с дамами моего круга или с их детьми.

Друзилла была слишком потрясена, чтобы отвечать. И прежде чем она смогла заговорить, леди Уолден сказала:

— Это все, мисс Морли. Наша беседа окончена.

Друзилла вышла из комнаты, чувствуя себя скорее оскорбленной, чем униженной. Она шла по коридору, глаза ее сверкали от гнева, она с трудом сдерживала ярость, но внезапно ей пришло в голову, что она осталась без средств к существованию.

Она вошла в спальню и обнаружила, что детей там нет. Очевидно, их отправили на прогулку с одной из горничных.

Ее дешевенький чемодан стоял посреди комнаты, а на столе ее ждало письмо.

Еще не открыв его, Друзилла уже знала, что в нем найдет. На листе плотной бумаги, украшенной монограммой, было написано всего несколько слов сильным, твердым почерком.

«Отправляйтесь по адресу: 27, Лавендер-Лейн, Риджентс-Парк».

В конверте лежал соверен. Она сразу же поняла, для чего лорд Уолден нажаловался на нее.

Он отлично знал, в каком она была положении, когда пришла к ним в дом. Она сама призналась, что у нее нет никаких рекомендаций, что с прежних мест ее либо увольняли, либо она вынуждена была уходить сама. Она была глубоко признательна леди Уолден, когда та согласилась взять ее на должность гувернантки к своим детям.

«Он полон решимости заполучить меня», — сказала она себе.

Пусть прошлой ночью он потерпел неудачу — но то, что он был так близок к победе, лишь подстегнуло его.

Первым ее порывом было отнести записку и соверен леди Уолден, но она отбросила эту мысль, понимая, что это ничего не даст. Ее все равно уволят, и она окажется на улице, не имея ни гроша за душой.

Она посмотрела на себя в зеркало и прокляла собственную красоту. Она понимала, что, даже несмотря на гладкую суровую прическу, уродливые очки в стальной оправе и поношенное коричневое ситцевое платье, было в ее внешности нечто, что привлекало мужчин, особенно таких, как лорд Уолден.

— Господи! Что же мне теперь делать?

Закрыв лицо руками, она вспомнила, что накануне молитва спасла ее в самый последний момент, когда она уже решила, что ей ничто не поможет. Бог не оставил ее тогда, неужели он оставит ее теперь?

Она разорвала записку на мелкие клочки и бросила ее в огонь. Ей было противно даже держать ее в руках, потому что к ней прикасались пальцы лорда Уолдена.

Она хотела было оставить себе соверен, чтобы иметь возможность хотя бы уехать отсюда, но поняла, что не может сделать этого, — монета была оскверненной потому, что принадлежала этому человеку. Она подошла к окну, открыла его и швырнула соверен как можно дальше в сад.

«В один прекрасный день кто-нибудь обнаружит его, — подумала она, — и решит, что нашел клад».

Затем она открыла свой кошелек. Там был всего один шиллинг и несколько пенсов, что составляло весь ее капитал. Она сложила вещи в чемодан и отправилась вниз в комнату экономки.

Экономка, чопорная старая дева, служила еще отцу и матери лорда Уолдена. Друзилла знала, как сурово та следила за дисциплиной в доме, с каким неодобрением всегда относилась к молодежи, но в то же время ей нельзя было отказать в справедливости.

— Я уезжаю, мисс Лэсей, — сказала она.

— Я так и поняла со слов ее светлости, — ответила экономка.

— Я не знаю, что она вам сказала, — продолжа Друзилла, — но то, что она думает, — неправда. Вы знаете, что все время, пока я здесь служила, запирала дверь классной комнаты сразу же после того, как укладывала детей спать. Я открывала лишь тогда, когда мне приносили ужин. Прошлой ночью кое-кто проник туда, пока меня не было в комнате.