Портновский подмастерье немало подивился, выслушав этот рассказ. Теперь он с завистью смотрел на принца Омара, раздосадованный тем, что судьба даровала Омару счастье называться государевым сыном, хотя он и так уже был вознесен достаточно высоко, считаясь племянником могущественного паши, а ему, Лабакану, который по всем признакам годился в принцы, будто в насмешку преподнесла темное происхождение и заурядную жизнь обыкновенного смертного. Лабакан пригляделся к принцу, чтобы понять, велика ли между ними разница. Он вынужден был признать, что тот обладает весьма располагающей наружностью: живые глаза, красивый нос с благородной горбинкой, мягкая предупредительность в манерах, иными словами, весь его внешний облик подкупал очевидными достоинствами. Но все эти достоинства, которые Лабакан обнаружил у своего спутника, не помешали ему прийти к заключению, что еще неизвестно, так ли уж обрадуется царственный отец этому принцу, и что, быть может, такая личность, как Лабакан, покажется ему милее.

В подобных размышлениях Лабакан провел целый день, с этим он и уснул, когда они расположились на ночлег. Утром же, пробудившись, он взглянул на Омара, который лежал рядом с ним и спокойно спал, предаваясь, наверное, чудесным грезам о грядущем счастье, и в нем зародилась мысль хитростью и силой завладеть тем, в чем отказала ему коварная судьба. Кинжал, который должен был служить опознавательным знаком принца, вернувшегося в родные края, был заткнут у Омара за пояс. Лабакан осторожно вытащил кинжал у него из-за пояса и уже готов был вонзить клинок в грудь спящего, но добрая душа подмастерья содрогнулась от ужаса и удержала его от убийства. Он довольствовался тем, что завладел кинжалом и взял себе более резвую лошадь принца; когда же Омар, очнувшись ото сна, обнаружил пропажу и понял, что лишился всех надежд, его вероломный спутник был уже далеко.

Ограбление принца свершилось в первый день священного месяца Рамадан, так что у Лабакана было в распоряжении еще целых четыре дня, чтобы спокойно добраться до колонны Эль-Зеруйя, хорошо ему известной. Зная, что до нее оставалось не больше двух дней пути, Лабакан все же решил поторопиться, ибо боялся, что настоящий принц догонит его.

На исходе второго дня Лабакан увидел колонну Эль-Зеруйя. Она стояла на возвышенном месте посреди широкой равнины, так что ее можно было заметить уже издалека, с расстояния в два-три часа пути. При виде ее сердце Лабакана забилось сильнее, и хотя за те два дня, что он был в дороге, у него было достаточно времени, чтобы обдумать ту роль, которую ему предстояло сыграть, нечистая совесть все же наполняла его душу страхом, и только мысль о том, что он рожден быть принцем, помогала ему заглушить это чувство, преодолев которое он, приободренный, устремился к намеченной цели.

Местность, где находилась колонна Эль-Зеруйя, была безлюдной и пустынной, и новоявленному принцу пришлось бы здесь туго, не запасись он заранее всем необходимым на несколько дней вперед. Он расположился на отдых под пальмами, возле своей лошади, и принялся ждать исполнения судьбы.

На другой день после полудня он приметил длинную процессию, состоявшую из множества людей на лошадях и верблюдах, которые двигались по равнине в сторону колонны Эль-Зеруйя. Процессия остановилась у подножия холма, на котором возвышалась колонна, и уже скоро там были разбиты роскошные шатры, какие обычно можно увидеть в лагере богатого паши или шейха, совершающего путешествие. Лабакан догадался, что все эти люди прибыли сюда ради него, и он бы с удовольствием уже сегодня явился к ним, чтобы они увидели своего будущего повелителя, но, как ему ни хотелось поскорее почувствовать себя настоящим принцем, он все же умерил свой пыл, решив дождаться следующего утра, когда должны были исполниться наконец его заветные мечтания.

Портняжка проснулся с первыми лучами солнца, чувствуя себя необыкновенно счастливым — настал самый важный момент его жизни, когда ему, простому смертному, никому не ведомому, ничтожному человечишке, предстояло вознестись на недосягаемую высоту и занять место подле царственного отца. Правда, все то время, пока он седлал коня, чтобы направиться к колонне, он не мог отделаться от ощущения, что поступает все-таки несправедливо; он ясно представлял себе те муки, которые испытывает теперь настоящий принц, лишившийся по его милости всяких надежд на радостное будущее, но — жребий был брошен, что сделано, то сделано, назад уж не вернешь. К тому же самомнение нашептывало ему, что у него достаточно благородный вид, чтобы смело явиться к могущественному правителю и назвать себя его сыном. Ободренный такими мыслями, он вскочил на коня, собрал все силы, чтобы забыть о страхе, и пустил коня галопом. Менее чем через четверть часа он уже был у подножия холма. Здесь он спешился, привязал коня к одному из кустов, росших тут в изобилии, после чего достал кинжал принца Омара и стал подниматься по склону. Наверху возле колонны стояло шестеро мужчин, окруживших полукольцом величественного старца. Его роскошный парчовый кафтан, подпоясанный белым кашемировым кушаком, белоснежный тюрбан, украшенный сверкающими драгоценными камнями, — все говорило о богатстве и высоком сане старика.

Лабакан направился прямиком к нему, склонился перед ним в глубоком поклоне и протянул кинжал со словами:

— Я тот, кого вы ищете!

— Хвала Пророку, сохранившему тебя! — отвечал старик со слезами радости на глазах. — Обними своего отца, возлюбленный сын мой Омар!

Бравый портняжка был глубоко растроган этими торжественными речами и бросился в объятия царственного старца в порыве радости, к которой примешивался некоторый стыд.

Он чувствовал себя совершенно счастливым в своем новом положении, но это блаженное состояние длилось лишь миг, ибо не успел он высвободиться из отцовских объятий, как увидел всадника, который двигался по равнине в сторону холма. Этот всадник и его конь выглядели довольно странно. То ли от строптивости, то ли от усталости конь явно не желал идти вперед, он постоянно спотыкался, тащился еле-еле нетвердой рысцой, больше похожей на шаг, а всадник изо всех сил понукал его и как мог подгонял. Лабакан сразу узнал свою лошадь Мурфу и настоящего принца Омара, но поселившийся в нем злой дух лжи так крепко держал его в своей власти, что он решил при всех обстоятельствах, до последнего, отстаивать присвоенные права.

Уже издалека было видно, что всадник отчаянно машет руками. Мурфа, несмотря на свою немощь, кое-как все же доплелась до цели, всадник соскочил на землю и устремился к вершине холма.

— Стойте! — крикнул он на бегу. — Кто бы вы ни были, остановитесь! Не верьте этому подлому обманщику! Я — Омар! Горе тому смертному, что посмеет воспользоваться моим именем!

На лицах присутствующих отразилось безмерное удивление от такого неожиданного поворота дел. Больше всех поражен был старец, который теперь с недоумением смотрел то на одного, то на другого. Лабакан же с напускным спокойствием, которое далось ему нелегко, сказал:

— Милостивый государь, отец мой, не слушайте вздорные речи этого человека! Насколько мне известно, это полоумный портняжка из Александрии по имени Лабакан. Бедняга заслуживает скорее нашего сочувствия, чем гнева.