Лёка нынешняя хотела только одного – вернуться в тот злополучный день, когда она напилась и оставила своего маленького сына замерзать в коляске. Она хотела этого всеми силами души. Она отдала бы все, что у нее осталось, все без остатка, лишь бы только вернуть этот день! Если бы за это нужно было заплатить жизнью, она с радостью умерла бы. Но и ценой жизни нельзя было вернуть прошлое. И от этого в душе Лёки царила плотная, ледяная, непроходящая тоска.

«Почему тоска – зеленая? – спрашивала себя Лёка. – Зеленый цвет такой хороший. Как трава. Как листья. А тоска – какая же она? Ну какая? Она не живая. Как камень… Как глина…» С этой мертвящей тоской она просыпалась по утрам, с этой же тоской засыпала. Но и сны не приносили ей покоя – каждое утро она просыпалась в слезах, хотя и не помнила, что именно ей снилось. Впрочем, ей и не нужно было вспоминать – она и без того знала ответ.

А вот Димка перестал ей сниться. Совсем перестал, как будто такого человека никогда и не было в Лёкиной жизни. Когда-то она была бы этому очень рада – эти сны мучили ее, но теперь она этого даже не заметила.

И Станислав ей тоже не снился никогда. Чувства, которые раньше испытывала к нему Лёка, нельзя было назвать любовью, но она относилась к нему хорошо. Она прекрасно помнила о том, что в тот год, когда они были вместе, Стас ни разу не обидел ее. Если бы не смерть Даниила, Лёка, наверное, грустила бы о своем погибшем «принце». Но та боль заглушила все остальное.

В старом доме были телевизор и бобинный магнитофон. Телевизор почему-то не работал, а вот магнитофон исправно крутил бобины, хрипло извергая из себя мелодии прошлых лет. Лёка перетащила магнитофон к себе в комнатушку и ставила бобины отца, которые когда-то любила сама. Чаще всего она по сотне раз за день прокручивала одно и то же. Музыка не прогоняла тоску, но все-таки как-то дурманила, и Лёке становилось легче. Совсем чуть-чуть, но легче.

При таких обстоятельствах самым простым было бы начать пить и быстро упиться до смерти. Но Лёка не взяла в рот ни капли. При одной мысли об алкоголе ее начинало тошнить.

Человеческий мозг вряд ли способен долго оставаться один на один с совершенно неразрешимой проблемой – во всяком случае, мозгу Лёки бесконечная тоска сулила скорую гибель. Лёка вплотную подошла к грани, перейдя которую человек может существовать только в психиатрической лечебнице. Спасая себя, ее разум придумал выход.

В какой-то момент ей вспомнилась одна газетная статья. В ней автор утверждал, что в тот момент, когда душа человека покидает тело, он видит прекрасный солнечный луг, и его на этом лугу встречают родные, которые умерли раньше него. Лёка не могла вспомнить подробностей, может, она и не читала про это, а выдумала, но она ухватилась за этот луг, как утопающий хватается за соломинку.

С этих пор она начала ждать. Каждый день, каждая минута приближали ее к желанному лугу. Она была уверена – когда-нибудь она умрет, и этот луг будет. И на нем она встретит своего Данечку, любимого сына, уже подросшего, хотя все-таки маленького.

Словно наяву она видела эту встречу. Вот – запах трав, колышется легкий ветерок, светит теплое солнышко… Вот она идет по лугу, ноги по щиколотку утопают в траве, а ее сын – пятилетний или, может, семилетний, бежит к ней. Они встречаются, она плачет от счастья, ласкает его и говорит только одно: «Прости, прости, прости!».

Да, конечно, потом будет ад. Лёка ни на минуту не сомневалась в том, что именно ад она заслужила и именно туда будет отправлена после смерти. И в то же время она была уверена – луг будет тоже, и всемогущий милосердный Бог не лишит ее возможности попросить прощения у сына!

Кроме ожидания этой встречи, этого луга, в жизни Лёки не было ничего. А что нужно? Ничего. А чего хочется? Тоже ничего.

Она часами терпеливо сидела на диване и смотрела вдаль. Перед ее глазами всегда была серая стена, но это было неважно – Лёка была уверена в том, что когда-то стена исчезнет и появится долгожданный луг. Она смотрела, смотрела, смотрела, не желая пропустить даже минутку.

Ожидая смерти, Лёка тем не менее больше не пыталась убить себя сама – слишком мучительна была предыдущая попытка. Но она не сомневалась в том, что человек, который не хочет жить, и так не проживет долго. Она больше не смотрелась в зеркало и потому не понимала, насколько права. Если бы она смогла посмотреть на себя со стороны, то увидела бы худую женщину с серой кожей и воспаленными застывшими глазами. Седые пряди были не очень видны в ее светлых волосах, но после того прыжка с дерева она стала заметно клонить шею вправо. В те редкие минуты, когда ей все-таки нужно было выходить на улицу и ее видели прохожие, она выглядела так, что люди не решались заговорить с ней.

К счастью, выходить из дома ей было почти незачем. Во дворе находились колодец, сарай с углем и туалет. Больше вне дома Лёку ничего не интересовало.

Мама Лёки была запаслива и экономна. Она получала пенсии больше, чем могла потратить. Во времена Лёкиного студенчества мама помогала дочери деньгами, но излишки все равно оставались. На эти излишки пополнялись запасы продовольствия. Поэтому Лёка в наследство получила не только старый дом, но и несколько мешков сахара, муки и разных круп, а также больше десятка пачек соли и несколько банок с топленым жиром. К тому же в просторном погребе годами хранились консервированные огурцы и варенье. Все это было более или менее пригодно в пищу. Правда, одну из круп основательно попортил жучок, а другая горчила, но готовить кашу из всего этого было, в общем-то, можно. Каша никогда не получалась вкусной, но Лёке было все равно.

Соседи не тревожили ее, и этому была уважительная причина.

Наступили тяжелые времена. Одна из шахт Штыбова – Южная – закрылась. Вторая – Северная – стала работать еле-еле и так работала до сих пор. Городок стал еще более депрессивным, чем тогда, когда Лёка уезжала.

Строго говоря, судьба Штыбова была сравнительно благополучна, если мерить мерками остальных похожих городков. Все же пыхтела одна из шахт, так же работали железная дорога и базарчик, на который по выходным съезжались люди из окрестных сел.

А вот в соседнем поселке городского типа с гордым названием Звездный работы не было просто никакой. Огромный молокозавод, когда-то дававший жизнь Звездному, был приватизирован и закрыт, оборудование продано как металлолом. После закрытия молокозавода в Звездном пустовали целые пятиэтажки, а в тех, где доживали свой век пенсионеры, можно было получить квартиру просто в подарок. Хочешь трехкомнатную? Вот тебе ключи, живи! Если сумеешь найти здесь работу – свисти, мы все придем посмотреть! Работа в Звездном теперь такое же диво, как бродячий цирк шапито.

В Штыбове жилось, конечно, полегче, но и здесь появилось много брошенных домов. Старики постепенно умирали, молодежь разъезжалась. Дома с заколоченными окнами, прогнившие, повалившиеся заборы, разросшиеся на всю улицу деревья, – все это стало привычным в городе, медленно умирающем после закрытия одной из шахт-кормилиц.

На улице, где жила Лёка, тоже пустовала половина домов, и два из них – как раз рядом с ее домом. Дальше соседями были старенькие общительные пенсионеры, доживающие свой век. Они знали Лёку с детства, считали ее отличной девчонкой и поначалу были рады ее возвращению – все-таки живая душа рядом! Но эта новая Лёка при редких встречах отвечала односложно, а могла и не ответить вовсе. Соседи удивлялись, шептались между собой, но вскоре оставили ее в покое. Кому приятно откровенное равнодушие? К тому же в глазах Лёки была такая мертвенность, такая отрешенность, что даже самые болтливые пенсионеры немели и отходили.