– Стойте. Вы, наверно, ошиблись, – показала на стрелку Таня.

И хотя сказала она это спокойным голосом, руки продавщицы замерли, а щеки налились, как спелая свекла.

– Ошиблась?! Ты в чем это меня обвиняешь? Ты что это клевещешь на меня?! – заорала она.

– Здесь только восемьсот грамм.

– Что такое?.. Что украли?.. Кто украл?.. – тотчас заволновались люди.

– Девочка, норму хлеба изменили, – громко сказала позади соседка, как будто вообще не была с Таней знакома. – Ты что, не знала? Мама тебе не сказала? С сегодняшнего дня изменили. Бери хлеб и уходи.

– Сама не знает, а на людей клевещет! – орала продавщица.

– Уходи, ну! – подтолкнула Таню соседка, делая незнакомое лицо.

– Все стоят!.. Болтает тут! Антисоветскую панику распускает!.. Можно подумать, у нас времени вагон!.. Дурью мается, а мы жди!.. – зашумело, заплескалось о стены.

Таня схватила кусок хлеба и выскочила, не успев сказать соседке спасибо. Переложила хлеб в сумку. Не верилось, что это им на весь день. Сумка казалась пустой.

Ее провожали завистливыми взглядами, будто надеялись прожечь дыру.

Таня перебежала, обходя щебенку и куски стекла, на другую сторону. Свернула. Остановилась. Ноги были ватными, плечи были ватными. А голову будто заложили мешками с песком, как витрину. Она невероятно устала. Хотелось сесть. А лучше лечь. Странно, вроде и не делала ничего особенного…

Посмотрела вверх. От низких набрякших туч город сделался каким-то плоским. Но дождя не было. Дышалось не широко, как обычно, а тяжело.

Таня отщипнула кусочек. Положила в рот. Она не ела – она рассасывала хлеб как конфету.

Дышать стало легче. «Там все равно и моя порция тоже», – отмела все сомнения Таня. И быстро отщипнула еще и еще.

Стало совсем хорошо. В голове уже не было тяжелого песка.

Таня вынула из кармана голубую ленточку, еще раз прочла вышитый адрес.

Этот район она не проверяла. Может, здесь кто-нибудь знает? Поодаль стоял газетный киоск.

– Не знаю такой улицы, – буркнули в ответ из-за прилавка.

– Миллионная улица, – громче повторила Таня.

Газеты, висевшие на шнуре, лежавшие на прилавке, набухли от сырости. А может, от слез: в них были новости с фронта. Танины глаза невольно остановились на мелкой ряби буковок.

– Или покупай газету, или уходи, – неприветливо прикрикнула киоскерша. – Миллионную улицу она ищет, как же. Знаю я вас, жуликов.

Таня отошла.

Киоскерше, видно, лень было отвечать. А может, она тоже устала и хотела есть.

Пальцы занемели, будто в сетке было не восемьсот грамм, а восемь кило.

Из репродукторов медленно тикало. Казалось, они репетировали новый звук дождя, военный, вместо мирного «кап-кап». Прохожие шли мимо, угрюмо глядя на тротуар. Прислушивались, не тикает ли быстрее. Быстрое тиканье обычно перерастало в сирену воздушной тревоги.

Прохожих было мало, и все – озабоченные, хмурые. Таня выискивала лицо посимпатичнее. И опять поразилась: все лица какие-то треугольные, носатые.

– Товарищ!

Девушка тотчас остановилась, придерживая на боку сумку защитного цвета – в белом кружке красный крест. Из-под беретика весело топорщились черные кудри.

– Миллионная? – недоуменно наклонила кудри санитарка. – Не слыхала. Наверно, в другом районе. В новом.

– Почему?

– Ну, наверно, это по поэме Маяковского «Сто пятьдесят миллионов». Стихи советские. Значит, и район новый.

На этот раз появилась хотя бы версия.

Этой девушке объяснять было не лень. Только нечего, к сожалению.

– Что-то никто не знает, – пробормотала Таня.

Кудрявая только рукой махнула.

– Знаешь, девочка, тут все теперь перемешалось. Кто в эвакуацию уехал, кто в Ленинград эвакуировался из других мест. Дом разбомбят – жильцов переселяют. Они и сами небось не знают, где что. Лучше бы тебе, конечно, встретить того, кто прямо на этой Миллионной живет.

И, прижав сумку локтем, быстро побежала дальше.

– Хорошенькое дело – встретить. И в каком новом районе? – вслух думала Таня, машинально шагая вдоль домов.

Каменные лица невидяще смотрели перед собой. От влаги они казались больными.

– Простите! – подалась вперед Таня.

Женщина была немолодая. Седые пряди выбились из-под шапочки. Почему-то она несла в руках подушку.

– А вы не знаете, где улица Миллионная? Может, в новом районе, не знаете?

Женщина с подушкой уставилась на Таню, словно та спросила по-китайски.

– Такой улицы больше нет, – наконец сказала она.

– Разбомбили?

Прохожие рядом подняли подбородки. Женщина почему-то ужасно перепугалась:

– Ничего подобного. Ленинград осажден, но не сдается. Киев держится, и мы продержимся. Доблестные защитники города сдерживают натиск врага, – залопотала она, будто вслух читала газету. Прижала к себе подушку и поспешила прочь.

Дура какая-то, подумала Таня. Больше нет, но не бомбили. Это как? Ну вот зачем взрослая женщина плетет чепуху?

Таня еще раз вынула ленточку. Нет, все верно. Написано почему-то с одной иностранной буквой, но ясно: «Миллiонная ул.» Но почему-то никто не знает Миллионной улицы.

Прохожие брели, глядя себе под ноги. Никого спрашивать не хотелось.

– Где же ты, Мурочка? Где тебя искать? – спросила Таня саму себя.

На перекрестке она свернула. Тротуар и мостовая здесь были мокрыми. Дождя же вроде не было, удивилась Таня. Торчал зазубренный угол дома: сюда недавно ударил снаряд. Дворничиха в фартуке складывала на тележку куски битого стекла. Таня обрадовалась: уж дворники-то знают все!

Дворничиха собрала крупные прозрачные зубья, остальное смела метлой на совок. Потом взялась за шланг, направила его на асфальт. Вода побежала, понесла прочь красноватую пену. Таня примерзла к тротуару.

У самой стены лежала женщина. Ноги в носочках и сандалиях были вывернуты, как у куклы, руки поджаты под животом. Рядом валялся хлеб в авоське.

На землю опустились носилки. Санитарки были в самых обычных платьях, разве что с повязкой на руке. Таня узнала кудрявую девушку. Та взялась за ноги, другая – за плечи. Перенесли тело на носилки. Секунду-другую санитарки озадаченно смотрели на хлеб. Положили и его. Взялись за ручки носилок.

– Иди отсюда, девочка. Нечего таращиться, – прикрикнула санитарка на Таню. И кудрявая тоже сердито отвернулась.

– Да знаю я, какие вы им родственнички, Парамоновым-то.