– И как это работает? – не отстаю я. – Ты просто открываешь глаза и – хоп! – осознаешь себя новым человеком?

А может, я и сама чего-то от него нахваталась – по крайней мере, раньше не замечала за собой подобной болтливости.

Другая разворачивается на пятках так внезапно, что я едва успеваю остановиться, и глядит на меня гневно, неприязненно.

– Я не знаю, понятно? Это просто… происходит. Сейчас я ощущаю себя тобой. Чувствую тебя. Вижу каждый твой выбор, каждое сомнение. И все же где-то на самом донышке осознаю, что… не совсем существую… – Она умолкает и вскидывает руки. – И реакции эти – твои. Глупые эмоции. Уверена, в прошлый раз я была кем-то мудрым и хладнокровным, не переживающим о подобной чепухе.

Мне хочется заметить, что любой бы переживал, осознавая себя лишь чьим-то отражением, но раздражать ее еще сильнее явно не стоит. Поэтому я молча смотрю на нее, пока Другая наконец не разворачивается, чтобы продолжить путь.

Она уже сказала, что Принц угодил в ловушку. В чью – непонятно, на острове их великое множество, но Другая «видит» направление. Я не исключаю, что в ловушку ведут именно меня, а все разговоры о «нас» не стоят и медяка, но, пока есть хоть малейший шанс отыскать Принца, стараюсь верить в лучшее.

Он бы на моем месте верил. И доставал бы сам себя историями о дружбе с кроликами и прочими неблагодарными злодеями.

– Почему больше никого нет? – снова нарушаю я молчание, когда ноги уже гудят от усталости.

Другая передергивает плечами.

– Это прибрежный лес. Ничей. Здесь только торговцев ловить, но сегодня кораблей не ожидалось. Только ты не радуйся раньше времени, пустая полоса скоро закончится.

– И дальше…

– Дальше лучше держать рот на замке. Колода все время тасуется, я не знаю, к кому нас выведет.

Я покорно затихаю. Даже дышать стараюсь беззвучно и внимательно смотрю под ноги, чтобы не хрустеть ветвями и не шуршать листвой.

– Лишь бы не к каменюке… – бормочет напоследок Другая и тоже умолкает.

Время снова растягивается, лишая меня всяческих ориентиров, так что, когда лес редеет и ощутимо преображается, я испытываю радость – хоть какая-то перемена. Деревья словно расступаются в неуловимом танце, стволы их становятся шире, кроны – гуще, а земля над корнями – ровнее, ухоженней. Будто это и не дикий лес, а дворцовый парк, того и гляди заявится садовник, чтобы состричь все лишнее и пристроить в уголке пару розовых кустов. Я даже успеваю разглядеть узкие бледные тропинки, сплетающиеся тут и там морскими узлами, прежде чем Другая хватает меня за плечо и медленно, осторожно тянет назад.

Шаг за шагом, подальше от простора и ровных дорожек, подальше от неестественной, а потому подозрительной идеальности.

Мне достает выдержки не сопротивляться.

– Не задели… – выдыхает Другая, когда от волшебного парка нас вновь отгораживает завесь из кривых ветвей.

– Каменюку? – шепчу я.

– Нет. Там… это…

– Кто?

– Да тише ты. Я вспоминаю. Не так-то это просто, знаешь ли.

Она зажмуривается, трет переносицу, поджимает губы, и я отвожу глаза. Смотреть на собственные жесты со стороны почти больно.

– Лишние, – в итоге говорит Другая, снова заглядывая в просвет меж ветвей. – Лишние души. Бездна, сколько их.

Я пристраиваюсь рядом, тоже всматриваюсь в раскинувшуюся перед нами рощу и вижу только деревья.

– Лишние? – переспрашиваю тихо. – То есть отверженные?

Другая фыркает:

– Отвергают тех, кто пугает. Внешностью, даром, проклятьем. Отвергают непохожих, и они сами рады уйти в леса, чтобы не терпеть людских издевок. А этих, – она кивает на парк, – сочли лишним грузом. Сейчас и не разберешь, кто есть кто, но раньше это были старики, увечные, дети, раненые… все, кого отволокли на верную смерть в чащу, но даже дикому зверью они оказались не нужны. Так и слились с землей, но не упокоились. Теперь сразу попадают сюда, сестрица расстаралась.

Я вглядываюсь до боли в глазах в надежде узреть то же, что и она, но лес кажется пустым и мирным.

– Какие они? – все же не удерживаюсь, и Другая поворачивает ко мне ошеломленное лицо.

– Ты… не видишь?

– Вижу лес, красивый.

Она моргает, что-то бормочет себе под нос и, распрямившись, оттаскивает меня в сторону.

– Ты должна видеть, иначе не пройдем. Бездна… Так, хорошо. Я помню. Только ты это… не подумай ничего такого… – Она подступает ко мне вплотную и вдруг, залившись краской, закрывает лицо руками. – Боги, мы еще и смущаемся! Нет, мне определенно не нравится быть тобой.

А потом без предупреждения целует меня в левый глаз – я едва успеваю его закрыть.

В веко словно вонзается осколок. Я вскрикиваю и отшатываюсь, пытаясь его вытащить, но нащупываю только горячую кожу, а когда смотрю на пальцы, на них нет ни капли крови.

– Что ты сделала? – шиплю я, опасаясь, что и так уже могла привлечь тех, кто притаился в роще.

Глаз полыхает огнем, дергается и открывается с трудом.

– Успокойся, не торопись. – Другая хватает меня за руку, когда я снова тянусь к лицу. – Сейчас пройдет.

Хочется в ответ огрызнуться, но я стискиваю зубы и жду, и вскоре боль действительно утихает. Правда, веко остается все таким же горячим, и в уголке глаза словно тлеет уголек из костра, но я уже могу держать его открытым и вижу прекрасно.

– И что это было?

Другая молча указывает на заросли, сквозь которые мы всматривались в рощу. Я снова раздвигаю ветви и не могу сдержать громкого всхлипа.

«Милый и ухоженный парк» отнюдь не пуст. Взгляд мой мечется от одного лишнего к другому, к горлу подкатывает тошнота, и рот наполняется кислым привкусом желчи. Я зажимаю левый глаз ладонью в надежде, что все это лишь глупая шутка Другой, очередной морок, и уродливые фигуры, застывшие в неестественных позах, развеются, словно дым на ветру. Но стоит опустить руку…

– Я бы не стала так шутить, – угадывает мои мысли Другая и неловко сжимает мое плечо. – Когда ты была в мороке, то знала, что это он. А теперь просто… видишь.

Вижу.

Еще как вижу.

Скрюченные, изломанные и разорванные на части тела. Жгуты мышц под содранной кожей, руки, вросшие в стволы деревьев, головы, торчащие из земли. Десятки, сотни… не людей, но тех, что когда-то ими были.

Одним повезло чуть больше (если в данном случае вообще уместно говорить о везении): они остались при своем и стоят на двух ногах, но шеи их свернуты, суставы перекручены. Другие распластаны на траве, и та проросла сквозь них, пронзила плоть, словно мириады тончайших зеленых клинков. Третьи будто силились дотянуться до своих утраченных конечностей, да так и замерли в этом жутком порыве.