В порыве благодарности она стиснула его пальцы и была немалопоражена, когда Оливье поднял ее руку к губам и несколько раз нежно поцеловал,не сводя с нее счастливого, восторженного взгляда.

– Здоровье новобрачных! – завопил кто-то дурашливо, заметив,как безотрывно смотрят друг на друга эти двое.

Но никто не захохотал, никто не разразился сальнымишуточками – все закричали в один голос:

– Виват! – И вновь потянулись чокаться с Анжель и Оливье,словно они и впрямь были новобрачными, вокруг которых столпились их ближайшиедрузья.

– Я, Оливье, беру тебя, Анжель… Я, Анжель, беру тебя,Оливье… – мечтательно пробормотал Гарофано. – В богатстве или в бедности,больным или здоровым… чтобы иметь и хранить, чтобы любить и почитать… – Онвдруг всхлипнул. – Ах, будь я проклят! Это так трогательно! Так восхитительно!– И завопил во все горло: – Стелить новобрачным постель!

– Постель!

– Постель новобрачным!

Через какое-то мгновение в самом чистом углу блокгаузавозвышалась такая гора шуб, одеял и мехов, что даже изнеженная принцесса непочувствовала бы через них свою горошину. Все это великолепие было тщательноогорожено еще одним множеством шуб, одеял и плащей, так что никакой, даже самыйнескромный взор не мог бы проникнуть к «новобрачным». Казалось, всякий, дажесамый сирый и неимущий ночевщик блокгауза внес свою лепту в устройство этоголюбовного гнездышка, самоотверженно решив спать на голом полу; и уж, конечно,всякий нашел самое теплое, самое ласковое слово, чтобы напутствовать этих двоихна любовь – и нынче ночью, и на всю жизнь.

Анжель со смущенной улыбкою озиралась, едва различая лицаэтих людей сквозь пелену невольных слез. Она была тронута до глубины души,потрясена чудом, преобразившим этих людей, которых прежде видела угрюмыми,озлобленными на весь белый свет – и на самих себя в первую очередь.

– Спасибо… ох, спасибо же вам… – шептала она бессвязно,готовая обнять и благодарить их всех, всех без исключения; а когда Гарофановдруг расстегнул свой невероятно грязный мундир и откуда-то из его пропотевшихглубин достал и преподнес Анжель крошечный букетик засохших красных гвоздик,она не выдержала и крепко расцеловала смущенного итальянца в обе щеки. Оливьепоследовал ее примеру.

Гарофано преподнес ей как бы свою душу: ведь garofano –по-итальянски «гвоздика», этот цветок у французов и итальянцев служит символомхрабрости и беззаветной отваги, так что Наполеон Бонапарт, учреждая 15 мая 1802года орден Почетного легиона, избрал цвет гвоздики цветом этого высшегофранцузского ордена. Наполеоновские солдаты верили в чудодейственность гвоздикии бережно хранили ее при себе, считая ее талисманом против вражьих пуль исредством, возбуждающим храбрость в бою. Оливье вспомнил, сколько такихбукетиков находили после битвы на груди храбрецов, которым никогда не сужденобыло увидеть свою родину. Пусть уж лучше гвоздики будут украшением красавицы!

Он прекрасно понимал, чем вызвано воодушевление ивеликодушие этих, еще недавно ожесточенных, одетых в панцирь ненависти людей.Конечно, прелесть Анжель, конечно, освобождение красавицы рыцарем – пусть не вбою, а за карточным столом, – все это не могло не тронуть душу французов, стольнеравнодушных к самомалейшей любовной истории. Однако здесь главным былоторжество над Лелупом, который всегда воплощал для простых армейских чинов какбы всю старую гвардию с ее наглой, беспардонной заносчивостью, а через это –все приближенное к Наполеону, все то, что завлекло их ослепительной мечтой,одурманило жадностью ум и сердце, превратив мирных крестьян, пекарей, возчиков,каменотесов, строителей, мещан в банду оголтелых грабителей и убийц – а потомобмануло, бросило на произвол судьбы в этих бескрайних враждебных просторах.

Оливье встряхнулся, отгоняя грустные мысли, и увидел, чтоцветов в руках Анжель стало гораздо больше, ибо почти каждый последовал примеруГарофано. Теперь у нее был почти настоящий букетик новобрачной, да и Оливьепочувствовал себя истинным женихом, когда, под хор приличных и не оченьприличных пожеланий (так ведь принято на свадьбах!), за ними плотно задернулизанавески. Он опустился на пышное ложе, осторожно увлекая за собою Анжель.

О господи, наконец-то он смог обнять ее! Но Оливье лежал,затаив дыхание, боясь поднять руку, всем существом своим ощущая напряженнуютишину, воцарившуюся за занавесями: весь блокгауз прислушивался, ожидая звукаих первого поцелуя. Но сегодня бог любви, на малое время восторжествовавший надбогом войны, наделял грубых вояк невиданной деликатностью, а потому, словно помановению дирижерской палочки, блокгауз вдруг зашатался от слитного,оглушительного храпа.

«Вот дают!» – подумал часовой, помнивший артподготовку приШевардине, но уверенный, что и она звучала тише.

Оливье чуть не рассмеялся. Он любил сейчас этих людей –любил больше всего на свете, до слез, он готов был выскочить к ним и кричать,что они его лучшие друзья, что он готов жизнь отдать за каждого из них…Дружеские чувства настолько его переполняли, что он едва не забыл, чем,собственно, вызвана деликатность обитателей блокгауза. Вовремя спохватившись,Оливье с трудом удержался, чтобы не запеть от счастья: да ведь в его объятияхта, о которой он мечтал! Изнывал в мечтах!

Рванулся к ней – и ощутил ладонями неостановимую дрожь,сотрясавшую Анжель. Она отпрянула, напряглась… Но то была не дрожь страсти,понял приунывший Оливье. Она боялась, смертельно боялась. «Так ли она встречалаЛелупа?» – ревниво подумал он, но тут же и устыдился сам себя. Да ведь в Лелупевсе и дело! Для нее сейчас кончилось кратковременное романтическое опьянение,подступила трезвость ощущений: владелец сменился, но хочет он от новой вещитого же, что и прежний. Ах, скотина Лелуп, что же он сделал, что он сделал,если эта созданная для любви красавица так боится любви! Почему-то Оливьечувствовал: прояви он силу, потребуй того, что принадлежало ему по правувыигрыша, – и Анжель покорно примет его, стиснув зубы.

Вот именно! Стиснув зубы от ненависти!

«Ну уж нет, – мысленно шепнул он богу любви, который сусмешкою парил над этим диковинным ложем. – Ну уж нет!»

Осторожно ослабив объятия, Оливье перевернулся на спину итихонько сказал:

– Ты устала. Поспи сначала, хорошо? – И задышал ровно, сприсвистом, как будто и его сморил неодолимый сон.

Он слышал, как Анжель прерывисто вздохнула (облегчение, скоторым она перевела дух, больно резануло его по сердцу!), потом немногоповозилась, сжимаясь клубком, подтягивая колени к груди, – и уснула, однако,прежде чем погрузиться в блаженный сон, тихонько подсунула доверчиво раскрытуюладонь под плечо Оливье.