– Разве нет разницы?

– Ну, здесь разные фрукты. А вот тут на самом крайнем еще и кувшин.

– И только? – Анна была разочарована.

– А должно быть что-то еще?

– Конечно! Сегодня у меня должна быть новая техника. И свет должен быть лучше, и краски.

Девочка почти плакала.

– А сегодня что-то случилось?

– Мне дали попробовать новую кисть.

– Ну и что?

– Ну, ею рисовать гораздо приятнее.

Взгляд матери выхватил на столе лежащую кисть, снова пробежался по рисункам.

– Знаешь, Анна, возможно, я ничего не смыслю в технике живописи, в цвете и так далее, в искусстве вообще, но могу сказать тебе одно, что очевидно любому человеку, даже далекому от творчества: никакие кисти не сделают из ничтожества великого художника. И наоборот: дай таланту хотя бы перо и он подарит миру шедевр.

Мать давно ушла, а Анна все продолжала смотреть на свои натюрморты. Как ни старалась, она не могла найти явные преимущества последнего перед остальными. Она понимала, что мама права, а теперь видела еще и наглядные доказательства этой правоты. А кроме того, она знала, что Изабелла со всеми ее волшебными кистями, чемоданом красок, механическим мольбертом, водителем и гербовой бумагой никогда не станет не то что знаменитым, но даже просто художником.

На следующий день Анна пришла в класс раньше всех и положила кисть на стул Изабеллы. Она исправила свою ошибку. Она была уверена, что вернула бы чужое даже в том случае, если бы натюрморт затмил все ее ожидания. Она бы не смогла присвоить себе то, что ей не принадлежало. Но тем не менее стыд от содеянного не покидал ее и по прошествии пяти лет. Воспоминания были неприятны. Да, она вернула кисть, но это никак не могло исправить того, что она ее взяла. Выходит, Дали прав. Незачем стремиться исправлять ошибки. Это не приносит облегчения. А вот принятие этих ошибок облегчение приносить должно. Если ты принял и осознал – значит, в чем-то оправдал себя. А человеку, который живет в ладу с самим собой, нечего стыдиться.

– А вы не переживаете из-за своих ошибок? – спросила она художника.

– Не слишком. Я ведь не могу их исправить.

– А если бы была машина времени?

– Если бы да кабы… – Он поморщился.

– И все-таки, – Анна продолжала настаивать, – вы бы делали такую подпись на картине?

– Делал бы, не делал, – буркнул художник. – Вот мне прекрасно известна моя жизнь после того, что я сделал. И она меня вполне устраивает. И даже больше. Она мне нравится. А какой она была бы в противном случае, никто не знает.

– Она могла бы быть хуже, не напиши вы этих слов?

– Возможно.

– Но вы бы не испортили отношений с отцом и сестрой.

– Я мог бы испортить их в другой раз. Зато я понял, что мои родные не знают ничего о личности по имени Сальвадор Дали. А в противном случае я бы никогда этого не узнал.

«И действительно, – Анна задумалась, – не возьми я тогда эту злосчастную кисть, так бы и продолжала до сих пор считать, что тот, у кого лучше инструменты, имеет больше шансов проявить талант. Какая глупость!»

– Возможно, вы не пророк, но вы очень умный.

«Нужны ли Дали ее комплименты?»

Он смерил ее насмешливым взглядом: «Тоже мне, открыла Америку».

– Я всегда говорил, что особенность моей гениальности состоит в том, что она проистекает от ума. Именно от ума. И в моем Театре-музее все будет продумано до мельчайших деталей, чтобы никто не мог упрекнуть Дали в отсутствии вкуса и фантазии. У каждой вещи, каждого предмета будет свое, законное, только ей отведенное место. И каждому входящему будет понятно, что она должна находиться именно там, где находится. Посетители моего театра станут не просто зрителями, а творцами – участниками грандиозной инсталляции, вернее, перформанса в духе своеобразных древнегреческих ритуалов принесения даров во время празднеств.

– Пойдем! – Дали резко встал с камня и направился назад к входной арке театра. Анна последовала за ним. Художник развернулся и устремил свой взор к месту, на котором они только что сидели.

– Как ты думаешь, что должен видеть первым делом всяк сюда входящий?

– Не знаю… Ваш портрет?

Дали расхохотался:

– Поверь, дорогая, тот, кто придет к Дали, будет иметь представление о моем внешнем облике. Но в некотором роде ты права. Все, чем наполнятся эти стены, и будет мой своеобразный портрет. Только не внешний, а внутренний. Все, что меня занимало и продолжает занимать, получит тут свое пристанище. Париж был сюрреалистической колыбелью, в которой вскормили Сальвадора, а Фигерас станет его мировым оплотом и последним пристанищем. И на входе в этот храм величайшего из искусств зрителя должно встречать нечто поистине величественное, нечто сразу же поражающее воображение, западающее в душу, восхищающее мозг и ублажающее сердце. Что-то одновременно монументальное, величественное, но трогательное и находящееся в постоянном движении.

– Ваши растекающиеся часы? – обрадованно предположила Анна.

– Хм! – Дали подпер правой рукой подбородок и снова уставился на то место, где предполагал разместить нечто особенное. – За предположение пять, за догадку два. Не угадала. Часы, конечно, подходят под мое описание. Но они хороши сами по себе. Конечно, можно было бы поставить здесь в центре несколько металлических деревьев и развесить мои циферблаты по проволочным ветвям, но не думаю, что это может поразить поклонников моего таланта до глубины души. Это не ново, понимаешь? Хотите увидеть такую скульптуру – милости прошу на Монмартр. А если бы ты знала, сколько таких «постоянных» часов в моем замке в Кадакесе! Конечно, знаково. И придумывать ничего не надо. Вот вам весь Дали собственной персоной. Любите его циферблаты – значит, кое-что смыслите в искусстве. Люди, наверное, были бы рады такому незамысловатому ходу. Но, знаешь, я все-таки лучшего мнения о своей публике. Предполагаю, большая ее часть – люди мыслящие, которым нравится задавать работу своему мозгу. Они не нуждаются в подношениях на блюдечке с золотой каемочкой, не хотят, чтобы им разжевывали и объясняли идеи. Их пытливый ум жаждет до всего докопаться собственными силами, уловить суть и постичь истину без чьей-либо помощи. Моя задача дать им намек, поразить, заставить говорить нечто вроде: «Мы думали, Дали – это растекшиеся циферблаты и летающие тигры, а оказывается, Дали – это гораздо более многогранная личность».

– Достаточно просто устроить очередную выставку ваших полотен, и мир получит этому подтверждение, разве не так?

– Картины… Все ждут от Дали картин, не понимая, что спектр интересов настоящего творца не может быть ограничен одной областью. Что было бы, если бы Господь остановился в своей работе, например, на деревьях? Или создал бы несколько видов животных и на этом успокоился бы? Что получилось бы?