Пронин не обиделся. В эти минуты моряк имел право распустить нервы. Да и вообще, на обиженных воду возят. Эту народную мудрость Иван Николаич затвердил еще в детстве, когда был крестьянским сыном Ванькой. Служба в контрразведке многократно подтвердила правоту поговорки.

— Зря вы так. Советская власть борется за всеобщее образование. В том числе — и по иностранному языку. Я вот, например, освоил немецкий. По-английски могу говорить только о погоде да читать со словарем. Но никто меня не считает немецким шпионом. Если бы мы были такими примитивными идиотами — сейчас бы в Кремле сидел какой-нибудь британский сэр.

— Или немецкий фюрер.

Пронин несколько секунд помолчал и спросил в лоб:

— А с кем вы практиковались в английском? Расскажите.

— О связях с иностранцами? — усмехнулся моряк. — Меня вроде бы и так проверяют каждые полгода. Ваши же коллеги, товарищ Пронин. Или я уже должен говорить «гражданин Пронин»?

Пронин устало повесил голову. Это был знак для Железнова.

— Товарища Пронина можно называть Иваном Николаевичем. А можно — товарищем Прониным. Мы доверяем вам, товарищ. Хотя не скрою, что проверять вас будут дотошно, и боюсь, что неоднократно. Что поделаешь, мы вместе с вами влипли в грязь. Иногда ее приходится счищать с кровью.

— Очень приятно! Грязь, кровь. Все понятно. — Морской доктор глубоко вздохнул.

Давненько Пронин — даже майор Пронин! — не слыхал столь горьких вздохов. Матрос — гроза женщин и врагов революции — причитал, как платная плакальщица на купеческих похоронах:

— Снова здорово! Вот оно, начинается… Покатился под откос, к чертовой-то матери.

Пронин уважительно отметил, что Шубников, несмотря на флотскую службу, не выстраивал грязных матерных загибов. А майор, воспитанный в староверческих традициях, не выносил матерщины.

— Мы вам искренне сочувствуем. Могу вас утешить только одним: нас с товарищем Железновым тоже будут проверять на свет, как сомнительную купюру. И даже товарища Кирия проверят и перепроверят. Такое время. Такая служба. Вы понимаете, что в учебниках истории наше время назовут предвоенным? Вы же красный офицер, флотский человек. Вы должны это понимать. Пока вы не начнете называть фамилии англичан — Наше следствие будет буксовать.

— А что их называть? Вы небось обо мне сейчас знаете больше, чем я сам про себя помню. Ну, вот, например, Дэнни Стерн. Приятный собеседник, собутыльник и прочее. Но вы же его как раз недавно допрашивали. Я могу поспорить с кем угодно на любую сумму, что именно Стерн вас привел ко мне. Только не пойму, зачем…

На кухонном столе стояла бутылка водки, нетронутая Кирием. Шубников смотрел на нее жалостно и уныло.

— Вы меня арестуете? Разрешите напоследок хлобыстнуть.

— Ареста не будет. Я просто дам вам несколько простейших указаний, которым нужно следовать с морской и медицинской точностью. А хлобыстнуть вам, пожалуй, в самый раз.

Шубников вскочил — так резко, что Кирий насторожился, как вышколенный сеттер на охоте. Тряхнул русой головой, отточенным движением придавил и оторвал смоляную пробку — и налил полный стакан. Выпил его быстро, в два затяжных глотка. Потом крякнул, кашлянул в кулак и сел на прежнее место, готовый ко всему. Голос Пронина он услыхал как во сне:

— Не верите? А я действительно не собираюсь вас арестовывать.

Снова неудача. Пронин так надеялся, что, потянув за эту ниточку, он возьмет Роджерса и откроет тайну Телеграфа… И снова — бег вокруг да около, блуждание в трех соснах. Матроса они ему подсунули хитро. Может быть, и в магазин «Ноты» специально его заманили? Нет, это фантастично. Но как они нашли матроса, похожего на Роджерса, как две капли воды? И зачем? Тонкая работа.

Последняя надежда — на допросы этих люберецких оглоедов. Скудная надежда, прямо скажем. Пронин мысленно повторял слова смышленого матроса: «Именно Стерн вас привел ко мне. Только не пойму, зачем…» В этом деле интуиция работала против Пронина. Он заранее зачислил моряка в Роджерсы, а Стерн показался ему безобидным славным парнем. Нужно продумать ловушку для этого сентиментального путешественника. А что дальше? Что ж теперь, идти против собственных впечатлений? Вот Пронину симпатичен Крауз. Может быть, этот самый бывший гитлерюгендовец и есть наш главный враг? Сколько вражеских агентов в последние годы притворялись социалистами, европейскими левыми, симпатизантами товарища Сталина?… Не счесть!

Железнов допрашивал «люберецких». Пронин явился в середине допроса. Это был психологический расчет: оглоушить усталого клиента новым собеседником — да таким, что позабористее прежних.

— У меня бабка немка была. А что? Народ порядочный, культурный. Вот вы на Карла Маркса молитесь, на Энгельса. А они кто? Немцы и есть.

— Карл Маркс — представитель еврейской национальности. Они у Гитлера не в чести.

— Ну, не знаю. На мой салтык — немцы и есть. Что Маркс, что Энгельс. Наш брат германец.

— Вы из Покровска? — вмешался в разговор Пронин.

— Так точно. Покровские мы. Нынче город Энгельс.

— Очень хорошо. Я ведь в ваших краях бывал. И не баклуши бил, а работал. Многих немцев поволжских знаю. Со многими дружбу водил. Как, по-вашему, в случае войны с Германией многие поволжские немцы предадут советскую родину?

Кучерявый Николаев посмотрел на Пронина заносчиво:

— Многие. Голос крови. Есть, конечно, и такие, кто забыл о великой Германии. Есть среди русских немцев настоящие, как у нас по радиве гуторят, советские люди. Но таких, как я, немало. Поколеблемся — и перейдем на сторону рейха. Начинается эпоха великой Германии. Какое немецкое сердце при этом не дрогнет?

— А вам никогда не казалось, что это очень опасное сочетание — немецкий националист и гражданин Советского Союза? Опасное для вас.

— Не пугайте. Это вы, русские большевики, ходите по минному полю. Я попался, кто-то меня выдал. Нелепая случайность — и со мной все кончено. Но вы еще вспомните меня, когда железный кулак рейха…

Пронин вышел из кабинета. Ничего нового Николаев не скажет. Ограниченный фанатик. Немец по матери, он ненавидел отца, который их бросил и даже обокрал: скрылся с приданым, которое аккуратные немцы собирали для будущей фрау Николаевой. Теперь он ждет войны и уже действует против советской власти. Правда, по большей части на словах. С ним все понятно. О его проделках в новогоднюю ночь Железнов вытрясет все, что можно. Пронин сомневался, что Николаев поможет поставить точку в этом деле

…В телеграфном преступлении он мог принять участие только на подхвате или в качестве разменной пешки. Кто-то подсовывает нам его для размена. Снова Стерн? В этой истории ты уже грешил скоропалительными выводами. Мы еще мало знаем про Стерна.

Вторым люберчанином был природный русак Кондратий Варнаков. Пронин удивился, когда прочитал в деле его возраст — тридцать лет. Водка сделала его лет на пятнадцать старше! Тяжелые веки, морщины, мертвые глаза…