– Если на батарее у тебя побывать не довелось, дай, думаю, хотя бы здесь, теперь уже по-соседски, проведаю.

– Хорошо, что пришел, мудро. Только что мы о тебе, комбат, с Куршиновым говорили.

– С Куршиновым – это еще терпимо; мыслящий артиллерист, от Бога. Но разговор с лейтенантом наверняка завязался уже после разговора с комдивом Кречетом.

– О чем нетрудно было догадаться.

– А майор, конечно же, агитировал за создание отдельного полка морской пехоты из бывших артиллеристов-береговиков, – понимающе кивал Ковальчук, все еще осеняя свой цыганский лик искореженной улыбкой.

– Так оно и было.

– Третий день носится с этой идеей, да только тебе звонить никак не решался. – Ковальчук вопросительно взглянул на Дмитрия и выдержал паузу, пытаясь выяснить его мнение. Но, услышав, что никакой искры идея Кречета в нем не зажгла, продолжил: – Возможно, я и не прочь был бы служить в таком полку, но только без Кречета в должности командира.

– Иногда самые благие намерения «подтрибунально» гибнут у подножия одной личности. Как раз тот случай.

– Вот именно: «подтрибунально». Однако не о майоре Кречете сейчас речь. Хочу как можно скорее сориентироваться на местности. Ты ведь помнишь, что, пока твоя батарея оставалась в строю, мой сектор обстрела ограничивался северным направлением, в просвете между Куяльницким и Большим Аджалыкским лиманами. Но теперь мне придется поддерживать и тебя.

– Помня при этом, что, как только противник сомнет мои порядки, он в два прыжка окажется перед твоими позициями. Последняя артиллерийская надежда всего Восточного сектора обороны города – вот кто ты теперь, Ковальчук, вместе со своими батарейцами.

– Местность в этом направлении, особенно перед твоими окопами, пушкарями моими простреляна слабо. Точнее, ориентиров маловато, признаю.

– Но это пока еще исправимо.

Прихватив политрука и ординарца, Гродов направился к наблюдательному пункту комбата «сорокапяток», устроенному на вершине холма, и уже нареченного моряками «Батарейной высотой». Преодолев по извилистой тропе два десятка метров, они оказались в небольшом, уводящем в сторону моря овраге, увенчанном довольно просторной каменистой выработкой. И овраг, и выработка эта свидетельствовали, что когда-то хуторяне предпочитали добывать камень не в катакомбах, а на этой вершине, да, очевидно, продолжалось это самовольное старательство недолго, кто-то положил ему конец.

– Что у тебя здесь, лейтенант? – спросил Гродов, пройдясь взглядом по уходящему из выработки небольшому штреку, который мог служить прекрасным блиндажом и почти непробиваемым убежищем. Теперь там располагались ординарец командира батареи, связист и два пулеметчика, гнездо которых находилось чуть впереди НП.

– Противник совсем озверел, товарищ капитан: окапывается на ровной местности буквально в четырехстах метрах от нас, – уступил ему Куршинов место у стереотрубы. – Причем окапывается как-то лениво.

– Значит, солдаты знают, что через час, как только спадет жара, их погонят в решающую атаку. Командование понимает, что рубеж у нас временный, промежуточный, вот и наглеет, мечтая прорвать нашу оборону с первого удара, во время первой же атаки.

– Потому и считаю, что, как только он выйдет из окопов, нужно налаживать огневой вал и вести его вплоть до последнего рывка, чуть ли не до бруствера.

– Мыслишь ты дельно, – согласился Ковальчук, – но слишком уж большой расход снарядов получается.

– Правильно, – поддержал его Гродов. – Нужно определить квадрат, по которому, как только противник войдет в него, ударить двумя батареями сразу.

– Тактический артиллерийский прием – «огонь по площадям», – уточник Куршинов. – Согласен, давай определяться.

Гродов поведал командиру «береговиков» о своих «засадных гарнизонах» на хуторе и в «морском доте «Кара-Даге», объяснил, на какое расстояние он намерен подпускать противника, чтобы тот оказывался в огневой западне. После чего офицеры с минуту осматривали в бинокли и в стереотрубу все то пространство, которое уже через час могло превратиться в поле боя.

Местность, которую они избрали для избиения противника, представляла собой низину, метров сто в ширину, пролегавшую от прибрежного склона, хорошо простреливаемого с «Кара-Дага», до ребристой возвышенности, на которой виднелись постройки животноводческой фермы, давно освоенные бойцами роты старшего лейтенанта Лиханова. Конечно, существовала опасность того, что какие-то осколки крупнокалиберных снарядов могут достичь окопов морской пехоты, но ведь укрываться от них – дело привычное, солдатское.

Артиллеристы обозначили это «Судное поле», как назвал его Куршинов, на своих картах, и условились открывать огонь, когда атакующие цепи противника будут достигать развалин какого-то саманного строения, то есть середины луга. Куда бы румыны ни рванулись оттуда: к окопам моряков или к своим собственным, пушкари успевали сделать три залпа, а значит, выкосить основную массу их воинства.

– Трех моих залпов, поддержанных на таком небольшом участке твоими «сорокапятками», лейтенант, вполне достаточно, чтобы положить до полубатальона, – подытожил их размышления вслух Ковальчук. – Нужно только хорошо пристреляться.

– Но уже во время боя, чтобы не наделать спасительных воронок.

– Причем корабельную артиллерию мы сюда зазывать не сможем, слишком опасно, могут ударить по своим. Пусть долбят на выходе из окопов, а еще лучше – по танкам и маршевым подкреплениям, – последние слова командир батальона произносил, уже наблюдая за мотоциклом, на котором подъезжал Осипов.

– Вижу-вижу, что у вас пока еще тихо, – нетерпеливым жестом прервал полковник доклад комбата.

– Думаю, сунутся не раньше чем через час.

– Разведка доносит, что общее наступление на северном участке сектора назначено на четырнадцать ноль-ноль, – мельком взглянул он на часы. – Не сомневайся, тебя они тоже в покое не оставят. Однако время у нас еще есть.

– Даже так, в четырнадцать? – и себе взглянул на часы Гродов. Сейчас было около девяти утра. – Как говорили в таких случаях древние: «предупрежден – значит, вооружен».

В ложбинку неподалеку от линии окопов подъехали две полевые кухни, и по двум окопным переходам, чтобы не выдавать своего скопления противнику, моряки поспешили туда с котелками. Румыны, судя по всему, тоже устроили себе завтрак, поскольку никаких угрожающих передвижений с их стороны не просматривалось. И даже нервные сторожевые пулеметы противника, которые обычно огрызались по любому случаю, а ночью – и совсем беспричинно, чтобы разогнать сон да побороть страх, теперь благостно молчали. Что-что, а негласное перемирие на период приема пищи на этом участке выдерживалось неукоснительно.

Полковнику уже явно было под пятьдесят. Невысокого роста, худощавый, он не производил впечатления человека показной силы. Но скуластое, морщинистое лицо его и костлявые жилистые руки свидетельствовали, что это был человек, привыкший к труду и обладающий от природы скрытой, волевой выносливостью. Во всяком случае, от него исходила какая-то загадочная уверенность в себе, а также во всем том, что происходило рядом с ним и благодаря ему. Именно к таким людям, словно к живым талисманам и всевышним покровителям, обычно тянутся – и во время артобстрела, а тем более, во время атаки – солдаты-новички и вообще слабые духом.