— Слава Богу, ты вернулся. Я уж ненароком подумала, что ошиблась на твой счет, — я сложила на кресле свою одежду и, встряхнув одеяло, легла на пол, накрывшись до самых ушей. — Спокойной ночи.

— Точно не хочешь присоединиться?

— Точно не хочу.

— Улавливаю в твоем голосе нотки неуверенности.

— Это слуховые галлюцинации. Спи.

***

Следующий день, начиная с самого утра, вышел крайне суматошным: быстро позавтракав чуть подгоревшими сырниками (мама элементарно забыла, что оставила на плите сковороду), я занялась тем, что начала перебирать документы. Мама педантично собирала в отдельную папку каждую бумажку — многолетняя привычка, и я точно знала, что найду там нужны мне ответы касательно ее здоровья.

Так и вышло. Если судить по первым выпискам в медицинской карте: многочисленным осмотрам неврологов, психотерапевтов, различных диагностик и МРТ, болезнь впервые начала проявлять себя около двух лет назад. Именно тогда наши отношения стали крайне напряженными, мы сильно отдалились. Поэтому я просто упустила момент с ухудшением ее здоровья, о чем сильно теперь жалела.

Увидела я так же ворох разнообразных листочков-напоминалок, разбросанных то тут, то там, с важными номерами телефонов, с именами нужных людей (например, почтальона или слесаря), с перечнем лекарств, которые нужно принимать по часам. Да и просто мелочи, которые могли помочь восстановить память:

«Максим Матвеевич — сантехник. Усы. Звонить после обеда»

«Нина — сиделка. Родинка над губой»

«Ангелина, дочь. Живет в Санкт-Петербурге»

То, что она написала упоминание даже обо мне больно укололо. Выходит, все слишком плохо…

Нина действительно оказалась сиделкой, которая приходила трижды в неделю помогать по дому. Бесплатно, от соцзащиты. Мы созвонились и она подтвердила мои опасения — оставаться одной маме небезопасно, нужен постоянный присмотр.

— В прошлую среду она оставила включенным утюг и уснула, а позавчера ушла за молоком и потерялась, с горем пополам отыскали в другом районе.

Мне было дико жаль маму и я решила, что заберу ее себе. Да, пусть живет у меня! — чем и поделилась с ее лечащим врачом, которому тоже смогла дозвониться. На мое решение басоподобный голос на том конце трубки ответил категоричное «нет!».

— Сейчас еще может и ничего, но через полгода, боюсь, ей понадобится круглосуточный присмотр.

— Ну и что! Я готова! — с жаром отозвалась я, но доктор быстро развеял мою самонадеянность. Придется бросить работу, забыть о личной жизни и посвятить себя немолодой женщине словно ребенку.

— Есть прекрасные пансионаты для пожилых с подобными проблемами, в которых соблюдены все условия, и по вполне демократичным ценам.

Как бы мне того не не хотелось, но, видимо, придется воспользоваться предложением Бойко и связаться с пансионатом, где проживает его бабушка.

Кстати о Бойко: рано утром приехал его товарищ Антон, который оказался довольно известным юристом в нашем городе. Он, отказавшись от завтрака, внимательно изучил бумаги и подтвердил слова Свята — договор составлен необычайно криво.

— Нужна очная встреча, только так.

Вот тут Свят пожалел, что пригласил интеллигента Антона, ведь для «очной» встречи больше подошел бы да тот же Соболев, любитель помахать кулаками.

— Не вздумай нарваться на неприятности, слышишь меня! Давай позвоним в полицию, пусть они занимаются, мошенничество — их профиль! — увещевала я накидывающего в коридоре куртку Бойко. — Я запрещаю тебе уходить!

— Да брось, все будет нормально. И не с такими справлялись.

Позвонив по оставленному «приятным парнем из ЖКО» номеру, и договорившись о встрече, Святослав с Антоном ушли, оставив меня терзаться в неизвестности.

С одной стороны эти подонки должны ответить за то, что творят — обманывать немощных старушек бесчеловечно! А с другой, кулаки же не выход, я сама это говорила…

Впрочем, слишком много времени на терзания не было: я разбирала документы, которые пригодятся для перевода мамы, снимала многочисленные ксерокопии с истории болезни и вообще была крайне занята, поэтому, когда Бойко вернулся, даже не поняла, как пролетели несколько часов.

— А где Антон? — отыскивая на лице и теле следы увечий, я вперила в Свята взволнованный взгляд.

— Бедолаге пришлось…

— О, Господи!

— Уехать, — улыбнулся он и бросил на стол порванные пополам злосчастные бумаги. — Все оказалось проще, чем мы думали. Даже скучно.

— То есть драки не было?

— Дракой это можно назвать с натяжкой.

И только теперь я заметила на костяшках его пальцев кровь. Перехватив мой взгляд, Бойко закатил глаза.

— Да все живы, не переживай. Не совсем здоровы, но живы.

— А мамина квартира? Она точно не отошла им?

— Абсолютно точно. Есть что пожрать?

«Пожрать», увы, не было. Я целых день занималась важными звонками и бумагами, поэтому, конечно, совершенно не думала о какой-то там еде, а у мамы поднялось давление, и я буквально силой заставила ее принять таблетку и поспать.

— В холодильнике осталось немного вчерашней ухи, наверняка есть какие-то соления… Впрочем, мы можем сходить куда-нибудь перекусить.

— Ресторан?

О, да, видел бы он наши местные рестораны.

Впрочем, я больше не ощущала какой-либо неловкости: он успел внедриться в мое личное уже настолько сильно, что было уже просто глупо рефлексировать из-за подобного.

Я до сих пор не понимала, что делать со всем этим потом, когда мы вернемся обратно, как будем сосуществовать бок о бок, как вести себя в универе — об этом всем можно подумать позже.

Оставив меня собираться Свят вышел на улицу, и когда я, расчесывая волосы, подошла к окну, увидела премилую картину: ярко-желтый необычный автомобиль облепили местные мальчишки. Ребята снимали диковинку на телефон, осторожно пихали носком пыльных кроссовок шины и с видом знатоков заглядывали под днище. Сразу четыре пацаненка забрались на два единственных сидения в салон, с горящими глазами крутили руль, изучали кнопки на приборной панели и смотрели на Бойко словно на какое-то божество. Тот же как будто бы даже серьезно жестикулировал, что-то объясняя мальчишкам на только им одним, в «мужском царстве», известном языке.

Я до сих пор не могла окончательно принять его метаморфозы, здесь он стал совершенно другим. Не просто красивым парнем, а парнем ответственным, тем, на кого можно положиться в трудную минуту. Куда делся тот циничный балабол?

Почему он ведет себя там так? Перед кем играет роль?

Неужели та девушка обидела его настолько сильно, что он предпочел не снимая носить маску подлеца, лишь бы никто не рассмотрел за ворохом пафоса его на самом деле отзывчивую и даже где-то ранимую душу?

Здесь он был другим. Он был таким, который мог мне по-настоящему понравиться. Таким, в которого я даже могла влюбиться. Но я боялась допускать эту мысль, потому что любые чувства в его сторону все неминуемо