горные пики, которые он преодолел, – оттого он и кажется таким оцепеневшим. Я думаю, что именно это я осознал, когда мальчишкой разглядывал в аэропорту Кеннеди лайнер из Саудовской Аравии, а затем – когда подростком обходил маленький самолетик, на котором мне предстояло совершить свой первый учебный вылет.

Процедура внешнего осмотра воздушного судна, с которой я впервые познакомился, когда восторженным юнцом шагал вслед за инструктором вокруг учебного самолета, позже стала неотъемлемой частью моей работы. Даже когда речь идет об огромном лайнере, перед полетом один из членов экипажа по традиции спускается по трапу на бетонку и производит внешний осмотр. Между собой мы называем это «сходить прогуляться».

Эти прогулки всегда напоминают мне о том, что созданный человеком индустриальный мир представляет собой сложную систему пространств, для человека не предназначенных. Мы помним о существовании этой системы, но с того места, которое мы в ней занимаем, ее практически не видно. Внешний осмотр самолета позволяет выйти за границы привычного: пилот покидает «человекоориентированную» часть аэропорта – с окнами, креслами, музыкой из динамиков и кафешками – и спускается, как в пространственном, так и в концептуальном смысле, в рабочую зону. Ведет в эти глубины металлическая лесенка, приставленная к боку самолета. Угол ее наклона зависит от высоты и конфигурации воздушного судна, так что выбираться по ней из «Боинга-747» – задача на грани акробатики. Даже при свете дня и в сухую безветренную погоду на узеньких ступенях у меня кружится голова. Эта лесенка – единственная, на которой я прилежно держусь за поручни обеими руками.

Нисхождение начинается с шума. Он буквально затопляет все в тот момент, когда отворяется тяжелая дверь, ведущая к лестнице. Мир снаружи исполнен страшного грохота, от которого не спасают даже предписываемые правилами беруши. Людям здесь делать нечего, они приходят сюда, только если возникает необходимость произвести какую-то хитрую техническую операцию с одной из жутко гудящих и стоящих кучу денег машин – как правило, при помощи другой жутко гудящей и стоящей кучу денег машины. Когда сходишь со ступенек на землю, то словно оказываешься в незнакомом чужеземном городе. Передвигаться здесь следует с исключительной осторожностью, не надеясь ни на правила уличного движения, ни на доброту местных водителей.

Границы стоянки четко обозначены краской на бетонном покрытии и столь же четко запечатлены в памяти всех, кто здесь работает. В пределах этой площадки машины и люди перемещаются довольно свободно, а дальше лежит рулежная дорожка – царство движущихся механизмов. Пилоты часто проходят вблизи границы, разделяющей стоянку и рулежку. Здесь испытываешь нечто похожее на то чувство неуютной отчужденности, что охватывает на обочине оживленной автострады: почти ничего не отделяет тебя от мира, принадлежащего созданиям, во много раз превосходящим тебя и по размеру, и по силе, и по скорости. На тихих городских улочках отношения с машинами совсем другие. На рулежных дорожках разрешено находиться только сотрудникам, занятым буксировкой, и существует целый свод правил, защищающий их от движущихся самолетов.

Рулежная дорожка, огромная, серая, открытая всем ветрам – самая настоящая полоса отчуждения. Только катятся по ней не кусты перекати-поля, а ревущие авиалайнеры по двести футов длиной и по четыреста тонн весом. Пассажиры, сидящие в них, уже оставили «человеческую» зону аэропорта, оставили свои города. Они уже почти убыли. Их лица, с трудом различимые в иллюминаторах, напоминают лица людей, несущихся мимо вас в поезде метро. Вот они мелькнули, а вот их уже нет. Сущие призраки.

А в рабочей зоне меж тем заняты своим делом множество нелетающих машин. Когда производишь внешний осмотр самолета, становится совершенно понятно, почему в детские игрушечные наборы вместе с маленьким самолетиком кладут целую кучу бескрылых машинок. Они образуют экосистему, в которой протекает наземная жизнь авиалайнеров. Для воздушного судна они как рыбы и рачки для кораллового рифа. Машины и люди, обслуживающие самолет, должны работать как можно быстрее, пока воздушное судно еще на земле. Они делают то, чего не сделаешь в небе, – проще говоря, все. Самолет, который из-за технических неполадок не может взлететь, на нашем профессиональном языке так и называется – «летательный аппарат на аэродроме». Этот термин лишь подчеркивает, как важно максимально сократить время между посадкой и взлетом.

Одни машины подвозят тележки с багажом к самолетам, другие – загружают этот багаж на борт. Специальный тягач отводит самолет от терминала. За несколько минут до взлета его цепляют к носовому колесу лайнера, а в его кабине всегда стоит чашка горячего кофе для водителя. Самолет – одно из немногих транспортных средств, не умеющих самостоятельно двигаться назад. Меня всегда забавляет то, как машину, готовящуюся пролететь шесть тысяч миль, нужно сперва отодвинуть назад на сто метров – совсем как игрушку с инерционным заводом.

Кейтеринговые автолифты подвозят и поднимают прямо к люку самолета обед, который пассажиры съедят несколько часов спустя, пролетая над облаками и дальними странами. Заправщики закачивают в крылья сто тысяч литров топлива, а то и больше – еще до того как вам подадут предпосадочный завтрак, почти все оно будет поглощено двигателями. Неподалеку от рабочей зоны можно увидеть и внутренний транспорт, на котором ездят инженеры, чья задача – проверять и чинить оборудование. По аэропорту снуют машины, подвозящие к самолетам уборщиков. А еще машины подвозят воду, вывозят мусор, протирают стекла кабины и убирают лед с крыльев.

Внешний осмотр самолета надлежит проводить строго по инструкции. Я начинаю от носа – чтобы увидеть его, приходится отойти от огромного «боинга» на приличное расстояние. Рассматривая воздушное судно спереди, глядишь на него как бы «с точки зрения воздуха». С такого ракурса он похож на живое существо: окна кабины – глаза, а нос самолета похож то ли на морду, то ли на клюв. С крыльями самолет очень напоминает птицу, без крыльев – кита-косатку. Зоология дает о себе знать и во время транспортировки самолета на взлетную полосу. Американский диспетчер разрешит «буксировку хвостом вперед», а во всем остальном англоязычном мире это называется «буксировка головой назад». На носу самолета расположены специальные гибкие датчики, которые меряют атмосферное давление и помогают рассчитать скорость и высоту полета. И на ветру они развеваются точь-в точь как уши спаниеля, высунувшего голову из окна машины.

Окно самолетной кабины – воплощение технологической суровости и одновременно человечности авиации. Беспилотникам окна вообще не нужны, и пугающая безликость делает их похожими на реквизит из фильма ужасов. Когда ночью видишь в аэропорту самолет, катящийся по рулежной дорожке, окна его затемненной – чтобы пилотам было лучше видно – кабины кажутся непроницаемо-черными прямоугольниками. Но пока самолет ждет