Вспомнились васильковые глаза Верхоустина, то нежно-голубые, как вода в весеннем пруду, то густо-синие, как кристаллы полярного льда. Об этих глазах колдуна, смутивших его, он хотел рассказать.

– Этот человек появился там, где не должен был появляться. И сказал то, что не должен был говорить. Его неуместные слова оттолкнули меня. Но заставили запомнить его. Он появился опять, и снова там, где не мог оказаться. Я отвернулся от него, хотел уйти. Но там была икона, перед которой он, как и я, молился. Я вдруг подумал, что это Богу угодно свести нас вместе. Я испытал странное к нему любопытство, больное влечение, потому что он говорил слова, которые не произносятся в моем окружении. От него исходила какая-то колдовская сила. Я пригласил его в поездку, хотя он не имел никакого отношения к целям этой военной поездки. Он завораживал меня своими глазами, лазурными, как синева в весенних березах. Их цвет был не земной, а какой-то потусторонний, будто он вычерпывал синеву из таинственных колодцев. Иногда мне казалось, что я схожу с ума. Что это он своим гипнотическим взглядом перемещает громадную подводную лодку весом в тысячу тонн. Что это он вырывает из морской глубины ракету и ведет ее по траектории, от Белого моря к Камчатке. Это было безумие, но в этом безумии была странная сладость. Потом мы оказались вдвоем в глухой избе, и он пел какие-то колдовские песни, про коней, про умерших мужей, и мне показалось, что я парю в невесомости. У меня нет тела, а моя душа переселилась в деревянную птицу, и я тихо покачиваюсь под потолком. Когда я утратил свою волю и был как во сне, он сказал мне такое, что заставило меня очнуться. Я хотел забыть его слова, но он их во мне отпечатал. Я решил больше с ним не встречаться, но его слова жгут, как татуировка.

– Что за демон? Что он тебе предложил? Душу продать, а взамен получить бессмертие?

– Он сказал, что я стану президентом России. Что это мое предопределение, моя судьба. Что на мне перст Божий.

Он пожалел, что сказал ей. Он сказал это так, словно помрачение его оставалось. Словно в туманном солнце, из золота и багрянца смотрели на него синие колдовские глаза, не позволяя освободиться от чар.

– Я не удивляюсь. Это проницательный человек, а никакой не колдун. Я слабо разбираюсь в политике, не слежу за всеми избирательными гонками, этими лидерами. Но все они тебя не стоят. Одни – мнимые герои, пустышки. Другие – самодовольные гордецы. Третьи – хитренькие трусливые карлики. Четвертые – мстительные лилипуты. Ты абсолютно на них не похож. Ты свежий, сильный, открытый. Тебе все без труда удается. Тебе поручили такое дело, перед которым другие пасуют, а ты строишь города и заводы, создаешь чудесные машины. Я влюбилась в тебя, когда ты на вечеринке, среди всех пустословов, стал рассказывать о самолете, который то летит, как вихрь, то останавливается в небе, как серебряный крест. То сверкает, как солнце, то становится невидимкой. Ты говорил о самолете, как поэт, и мне захотелось написать музыку об этом самолете. Наш президент Лабазов выглядит усталым и разочарованным. То ли болен, то ли ему все надоело. Я вижу тебя на его месте. И не только я. Там, в Лондоне, когда Гольдберг пытался меня соблазнить, а я насмеялась над ним, он сказал: «Ну, где мне угнаться за Лемеховым. Он же будущий президент».

– Я думал, ты попросишь, чтобы я опомнился, – сказал Лемехов. – Поможешь избавиться от наваждения. А ты в ту же дуду, в свою волшебную флейту.

– И не подумаю тебя отговаривать. Ты будешь президентом. Ты уже президент, но еще об этом не знаешь. А я первая леди. Мы будем с тобой прекрасной парой. Вот белоснежный лайнер с надписью «Россия» приземляется в Париже, в Арли. На трапе мы появляемся вдвоем, и тысячи репортеров наводят на нас свои окуляры. А потом в светской хронике появляются мой портрет с флейтой и надпись: «Первая флейта России».

– Надеюсь, что подобный снимок никогда не появится.

Они купались в бассейне. В полутьме вода казалась темным стеклом. Лемехов видел, как раздевается Ольга, как белеет ее голая спина. Она приблизилась осторожно к краю бассейна. Ее лопатки зябко двигались. Он включил свет, и бассейн вспыхнул лазурью. Сквозь прозрачную воду засверкали на дне мозаичные раковины, морские звезды и водоросли. Ольга радостно обернулась, благодарила его за это восхитительное зрелище. Спустилась по ступенькам в бассейн. По воде побежали волны. Донные водоросли, звезды и раковины слились в разноцветное плескание, среди которого она плыла, поднимая и опуская плечи. Она переплыла бассейн и встала, улыбаясь ему. Гнала от себя волны, и он видел, как блестят ее мокрые пальцы, и тело просвечивает сквозь голубую воду.

Лемехов сбросил одежду, смешав ее с легким ворохом, который Ольга оставила на плетеном кресле. Подошел к краю бассейна и, толкнувшись, звонко врезался в воду. Летел вдоль дна, среди мелькающих мозаичных цветов, видел, как приближается жемчужное пятно. Обнял под водой ее ноги. Целовал ступни, колени, живот. Ловил под водой ее пальцы, пока хватало воздуха. А потом вынырнул рядом с ней, сбрасывая с плеч шумную воду.

– А я думала, это дельфин целует меня.

Она выскользнула из его объятий и поплыла на спине. Он видел, как поднимаются и опускаются ее руки, отекая слюдяным блеском, как кипит маленький бурун у ее ног, как всплывает и тонет ее грудь. Она оставляла на воде расходящийся след, и эти мягкие волны и ее обнаженное тело волновали его.

Она переплыла бассейн и встала на мелком месте, поправляя намокшие волосы. Он смотрел, как поднимает она локоть, как на мокрой груди темнеют соски.

Он захватил полную грудь воздуха и ринулся к ней, мощно взмахивая руками, вырывая из воды стеклянные крылья. Летел сверкающей птицей, среди грома и плеска. Достиг ее, окружил брызгами, прижал к себе.

Сжимал в объятиях, чувствуя грудью, бедрами, животом ее гибкое тело, которое, казалось, струится, переливается, выскальзывает из рук. Розовые губы улыбались, уклонялись от его поцелуев.

– Ну, подожди, ведь мы с тобой не дельфины.

Она выходила из бассейна, и он видел, как льются с нее сверкающие ручьи, и вся она покрыта слюдяным блеском.

Он укутал ее в мохнатое полотенце, а потом обнял и отнес в спальню. Уложил на темное покрывало. Она лежала, влажная, белая, как тот цветок, что распустился в соседней оранжерее над темной водой.

Ее глаза закрыты дрожащими веками, золотистые изломы бровей. Снежная лыжня в сверкании солнца, он вонзает в лыжню заостренные лыжи. Ее белое худое плечо, он жадно его целует, оставляя гаснущие отпечатки. Шелестящие тростники Лимпопо, отец выходит на берег в линялой панаме с худым загорелым лицом. Ее сжатые побледневшие губы, он кусает их теплую плоть с соленой капелькой крови. Темная, залитая водой колея с цветами лесной герани, на черной земле сердцевидный лосиный след. Его ладонь на ее пояснице, гибкое скольжение спины, трепет ее позвонков. Кудрявый шлейф взлетевшей ракеты, и там, где она поймала мишень, белый бесшумный взрыв. Ее раскрытые, с блеском белков, глаза, слепые от наслаждения. Лицо жены, измученное и печальное, проплыло, как больное видение. То слабый, похожий на птичий, вскрик, то хохот с блеском зубов, то длинный, исполненный боли стон. Негасимая заря над карельским озером, гагара уронила в воду незримую каплю, от которой расходится медленный серебряный круг. Ее ногти больно режут голую спину, ноги захлестывают жаркой петлей. Тот маленький камушек, привезенный мамой с Мертвого моря, и размытый, в лунном свете, сидящий у моря Христос.