Долина, взбудораженная горем и страшной карой, успокаивалась медленно. То ли по приказу старейшин, то ли по общему молчаливому соглашению нистальцы разом перестали замечать и маленький домик возле площади, и тех, кто в нем жил. Целителя Раэна это не беспокоило, он и сам выходил со двора только в трактир за продуктами, посмеиваясь, что конская колбаса, жареные куры и овечий сыр в Нистале все равно хороши, даже не приправленные учтивостью.

Так прошло две недели, а на третью семилетний Кадис ир-Хаман, внук трактирщика, провалился в ледяной ручей, и травники Нисталя не смогли помочь мальчику, тающему в лихорадке. Отец Кадиса посреди ночи забарабанил в дверь целителя, разбуженный Раэн мигом собрался, отправился к ребенку и просидел у его постели до утра. К полудню мальчишка задышал свободно, жар спал, а еще через три дня он выбрался на улицу, здоровый и окрепший, и первым делом попытался снова провалиться в тот же ручей. На этот раз родичи были настороже, Кадис получил отцовского ремня, а нистальцы снова стали звать Раэна «почтенным» и кланяться при встрече. Пару раз к нему даже приходили за зельями, Фарис в таких случаях молча уходил из дома в сарай, где лелеял и обихаживал кобылу чародея в глухой тоске по своему Серому.

Странное дело, по матери, сестрам и младшему брату он не тосковал так, как по коню, которого вырастил из жеребенка. Родные… Думать о них было страшно и невыносимо больно, и Фарис изо всех сил запрещал себе это, раз и навсегда решив, что дядюшки Фарид и Нафаль их не бросят. Конечно, и малышу Хамиду, и Зарине с Дариной, и матушке сейчас несладко, никто не позволяет им забыть о брате-предателе, но ведь Раэн обещал помочь! Скоро все узнают, что Фарис не виноват, и тем, кто поверил в его предательство, станет стыдно.

Так что его семье просто нужно немного потерпеть, и Фарис дал бы себя выпороть кнутом, чтобы хоть украдкой попросить их об этом, но Раэн и сам отказался заглянуть к нему домой, и ему запретил. Сказал – не время. Фарис попытался было спорить, но Раэн напомнил про серебряное облако и вкрадчиво спросил, понимает ли ир-Джейхан, что именно может ненароком привести за собой к беззащитным родным? Сказанного оказалось достаточно, чтобы Фарис мгновенно покорился и согласился ждать.

Если не считать этого разговора, ему оказалось на удивление легко поладить с лекарем. Через пару дней Фарис уже чувствовал себя в доме Раэна совсем своим. Эти первые дни они лениво разговаривали за бесконечным кофе да играли в нарды, которые отыскались в кладовой. Сколько же Раэн знал интересного! О джиннах и дэвах, о древних воителях и чародеях, о далеких странах и людях, живущих там. А главное, рассказывал не как старики в долине, что важно и непререкаемо цедили пышные обороты, но весело и понятно, словно о самых обычных делах.

А потом Раэн взялся учить его сабельному бою. С утра Фарис успевал переделать все дела по хозяйству, сколько их было-то! Нарубить дров и растопки впрок, раз уж прежние хозяева домика об этом не позаботились. Натаскать воды, чтобы кухонные ведра и котел для мытья всегда были полны. Почистить сарай и покормить кобылу, прогулять ее по саду, а потом растереть соломенными жгутами, чтобы шкура лоснилась и кровь бежала быстрее. Да и все! Ни тебе заботы о большом семейном доме, ни отары овец в три сотни голов, ни прочих дел, которых никогда не переделаешь. Гоня мрачные мысли, как теперь мать с сестрами управляются без него, он быстро заканчивал, выходил в сад, и Раэн гонял его, как мальчишку, впервые взявшего в руки саблю.

Потом они обедали, целитель уходил в комнату, где варил свои лекарские зелья, а Фарис опять выходил во двор и занимался уже сам. Снова и снова он повторял указанные приемы, вплетая их в нистальскую манеру, которой учил его отец. Когда тело начинало дрожать от усталости, упрямо принимался за метание ножей и аркана, а едва передохнув – снова за саблю, доводя себя до изнеможения, до черных мошек перед глазами, чтобы сил осталось только на ужин и мытье.

Потом он падал в постель и засыпал, не думая ни о чем, чтобы утром проснуться для нового дня ожидания.

Но однажды Раэн все-таки застал его у окна, замершего, опустившего голову и в полнейшей безысходности кусающего себе губы, чтобы не кричать. Молча встал рядом, посмотрел на голые черные ветви сада, а потом медленно заговорил, тщательно подбирая слова:

– Когда умирают близкие… или друзья… то частичка твоей души, отданная им, умирает вместе с ними. И потому эту рану никогда не залечить… Они уходят навсегда, а ты остаешься с болью и горечью… И с пустотой в душе. В той ее части, что принадлежала им… Со временем боль стихает, а потом, словно зацепил пораненное место, какая-то мелочь случайно подворачивается, напоминая, и тебя будто холодом обдает… Но они ведь тоже отдали тебе часть своей души, и пока ты помнишь их – они живы… Лица, голоса… Они возвращаются… Во сне, нечаянной мыслью, словами, что могли бы сказать они… неожиданным уколом в сердце… И твоя жизнь принадлежит и им, ушедшим, тоже. Они словно проживают ее вместе с тобой… Как и со всеми, кто их помнит… И всегда остается надежда на встречу. Так что стоит подумать, чем они смогут гордиться в вашей общей жизни. Нет стыда в скорби. Но твоя слабость – плохой подарок тем, кто ушел.

– Ты… знаешь? – прошептал Фарис, не отрываясь от разглядывания заснеженных холмов далеко за садом. – Откуда?

– Каждому кажется, что его боль невыносима, что хуже просто быть не может, – тихо проговорил чародей. – Поверь, еще как может. У меня был друг. Давно. Очень давно и очень далеко отсюда. Мы вместе учились воинскому делу, с самого детства вместе жили в школе до совершеннолетия. Три десятка мальчишек в огромной комнате. Изо дня в день, долгие годы. Его кровать стояла слева от моей. После тренировок он смазывал мне синяки и ссадины лекарством, а я ему. Когда мне снились кошмары, он меня будил. Мне часто снились кошмары…

Раэн запнулся и резко выдохнул, словно от боли, затем продолжил ровным тоном:

– Мальчишки любят прозвища, они говорят больше, чем имена. Его звали Чертополохом за упрямство и вспыльчивость, а меня – Бродягой за то, что постоянно мечтал увидеть иные земли. Потом наши дороги разошлись. Я начал всерьез изучать магию, а он остался воином и мечтал стать джандаром нашего правителя. Лучший боец из трех десятков, что начинали вместе… У него бы получилось. Вот только я как раз столкнулся со своей первой тайной, но не знал, насколько она опасна. Конечно, когда я попросил Чертополоха о помощи, он откликнулся с радостью. Мы потянули эту тайну за ниточки с разных концов, а ниточки оказались ядовитыми змеями…

Чародей снова перевел дыхание. И голос его был так же бесстрастен, только пальцы, лежащие на крае подоконника, побелели.

– Его убили у меня на глазах. Прямо на улице, в нескольких шагах от моего дома. И вся моя магия не могла помочь… Я держал его на руках и рыдал, а Чертополох задыхался и все пытался сказать мне что-то. Он знал, что умирает, понимаешь, Фарис? И пытался предупредить меня о том, что успел понять. А я знал, что он был бы жив, не попроси я его о помощи. И какая разница, что я нашел того, кто приказал убить моего друга? Нашел и заставил умереть… Все равно Чертополоха не вернуть, а мне до конца жизни помнить, что это я отправил его на смерть. Никто не винил меня, Фарис! Ни его родичи, ни наши с ним друзья по школе – никто. А если бы винили, может, мне даже стало бы легче?