ни в булочной, ни на рынке с них сдачи нет. И других денег ни у кого не было. А у Рюшамбо и серебро, и золото имелось. Его билеты везде в квартале принимали, потом их у него же на настоящие деньги меняли.

– Он и тут наживался.

– Ну, не без этого. Деньги – тоже товар. Кто-то и ими должен торговать.

Воронин обернулся к жандарму, сторожившему вход в подвал:

– Капрал, а если у меня в ломбарде заклад остался? Что ж теперь?

Постовой отвернулся, не стал отвечать.

Санкюлотка с выбивающимися из-под чепца рыжими кудрями толкнула Александра локтем, подмигнула:

– Забудь про свой заклад. Полицейские там. Даже если грабитель что и проморгал, после них уж точно ничего не останется.

Александр огляделся. Снег вокруг был сильно исхожен, но цепочка розовых от крови следов все еще тянулась от входа в ломбард к рю Мортеллери. Отпечатки так затоптали, что не разберешь – оставили их сапоги, сабо или ботинки. А там, где не затоптали, их засыпала пушистая пороша. Через несколько десятков саженей кровь исчезала, и утрамбованный снег украшали только дымящийся на морозе конский навоз, труха и последние опавшие листья. Видимо, сам убийца ранен не был, только обувь в крови жертвы испачкал.

Вскоре из подвала послышались тяжелые шаги, пыхтенье и голоса – жандармы тащили тело. Постовой бросился вниз помогать им, однако тут же выбрался задним ходом наружу: на узкой лестнице было не разойтись. Теперь и его сапоги оставили кроваво-ржавые отпечатки. Раздался грохот падения, солдатская ругань, из проема выдвинулся темно-синий зад жандарма. Солдат вылез, охая, морщась и почесывая одной рукой испачканную бурой кровью спину, а другой удерживая ноги жертвы. Тело ростовщика было нелепо согнуто, а от головы осталось лишь полчерепа. Черный суконный сюртук был заляпан мерзкими светлыми ошметками. Александр видел достаточно ранений в голову, чтобы признать кусочки мозга.

– Ой, бедняга, – заохала одна из кумушек, – а чего ж он скрюченный-то такой?!

– Как умер, так и закостенел, со вчера же валялся, – охотно объяснил один из приставов. – Едва по лестнице протащили, Жерар вон в кровище поскользнулся.

– А как же теперь в гроб-то? – заволновались женщины, как будто за последний год не сбрасывали сотни тел в кладбищенские рвы не только без гробов, но даже без голов, лишь заливая известью.

– Расступись! Дай пройти!

Труп затащили в полицейскую карету. Последним из подвала поднялся полицейский комиссар секции с широким, отороченным бородой лицом. В левой руке он нес пистолет ростовщика.

АЛЕКСАНДР ПОБРЕЛ ДОМОЙ, обняв себя руками и стараясь унять трясучку. От холода зуб на зуб не попадал. На лестнице пришлось уступить дорогу толстому господину в расшитом жилете, бархатном камзоле и в плаще на лисьем меху. Господин спускался, загораживая собой всю ширину прохода и громко пыхтя. Лицо его украшали огромные рыжие усы, а треуголку – гигантская трехцветная кокарда. За ним, вцепившись в кованые перила, переставляя ноги по одной ступеньке и колыхаясь, как полный воды бурдюк, спускалась супруга. Оба оглядели Воронина так цепко и неприязненно, словно он у них в долг занимал. Их провожала сладко воркующая гражданка Планель. Друзья Планелихи оказались весьма ей под стать. Дядюшка встретил Александра, как дитя, брошенное матерью:

– Ну наконец! Жанетка тут надо мной издевается: табакерку найти не может, сегодняшнюю газету на растопку пустила, проветривает мне назло, а тебя где-то носит!

Александр рухнул на стул:

– Кто-то застрелил ломбардщика Рюшамбо и ограбил его лавку.

Эту весть, в отличие от потери табакерки, дядя воспринял невозмутимо.

– Сашка, а чего ты с непокрытой головой по морозу шастаешь? Найди в чулане бобровую шапку, я тебе ее дарю.

Александр оглянулся на кухню, где Жанетта гремела кастрюлями, понизил голос:

– Это дело рук того гвардейца, который тут все время ошивался.

– Который на девицу Бланшар напал? Откуда ты знаешь?

– Потому что убил кто-то, кому ростовщик доверял. У него в конторке хранился заряженный пистолет, так из этого пистолета его и застрелили. Это мог сделать только тот, кого Рюшамбо сам впустил к себе за решетку. Он никому не доверял, а гвардейцу отпирал, я сам видел.

– Да хоть и так, тебе-то какое дело?

На кухне Жанетта грохотала ухватами и горшками. Александр плотно прикрыл дверь в гостиную, сказал тихо:

– Вчера вечером я на этого гвардейца наткнулся в нашем дворе, попытался схватить его, он вырвался, но выронил вот этот список, – вытащил из-за пазухи покоробленный водой, помятый лист бумаги. – Видите эти буквы: ЦР? Похоже, что это наш Цезарь Рюшамбо. А эти инициалы наверняка Франсуаза де Турдонне. Которая, кстати, тоже хорошо знакома с ростовщиком. А ЭдЖ, я только сейчас сообразил, это же Элоиза де Жовиньи, безумная роялистка, соседки приводили к Рюшамбо.

Василий Евсеевич дернул бровями:

– С каких это пор роялизм свидетельствует о безумии?

– С тех самых, как за него казнить начали, а его сторонница продолжала во всеуслышание в нем признаваться. Похоже, наши соседки в опасности.

Дядя крякнул:

– За них не волнуйся. С них, кроме завалящей луковки, взять нечего. Гвардеец и тогда не убивать Гаврилку собирался, поверь мне. А вчера он как раз от соседок и вышел, я случайно слышал, как он с мадам Турдонне прощался, весьма дружелюбно, кстати. Шапку принеси наконец.

Александр побрел в чулан, через минуту в глубокой задумчивости вернулся с пустыми руками.

– Я за ним вчера проследил. Хотите знать, к кому он пошел?

Дядя только пошуршал оставшейся от растопки очага газетной страницей. Александр решил принять это за знак интереса.

– Видите в самом низу списка инициалы – ЖД? Так вот, он условным стуком постучался в дом Жоржа Дантона, тот лично открыл ему дверь и впустил его к себе. Они явно хорошо знакомы.

Дядя бросил взгляд на листок:

– Вот тебе и доказательство, что эта Турдонне – агент Дантона.

Дядя, конечно, не простил соседке провала с побегом королевы. Александр откинулся на стуле, заложил руки за голову, вытянул длинные ноги.

– Какие же, по-вашему, услуги оказывает всесильному Дантону гонимая аристократка?

– Только аристократка могла так втереться в доверие королевы, чтобы помешать любому плану спасения заключенной. Мадам Турдонне именно это и сделала: погубила несчастную Марию-Антуанетту, земля ей пухом! – Василий Евсеевич широко, по-барски перекрестился, при этом привычно поискал образа, привычно не нашел и досадливо фыркнул. – Убедила страдалицу отказаться от моей помощи и вдобавок донесла властям о готовящемся побеге. И заметь, сразу после этого наши стесненные в средствах дамы смогли и герб выкупить, и долг булочнику выплатить.

– Да с какой стати Дантону было губить уже сверженную Марию-Антуанетту?

– Боялся, что сбежит. Дантон