стороне оскорбленной матери. И все-таки судебный фарс закончился неминуемым приговором. Арестовали даже адвокатов подсудимой.

ДОМОЙ ЖЕНЩИНЫ ВЕРНУЛИСЬ после полуночи. Габриэль рухнула на постель, не раздеваясь. В пять утра, еще до рассвета, забил колокол ратуши, и по всему городу загрохотали барабаны секций. От страшных звуков сердце метнулось в горло и кожа пошла мурашками. Обе вскочили и побежали к площади Революции по оцепленным вооруженными отрядами улицам, мимо пушек на мостах и канониров с зажженными фитилями в руках. С трудом пробились сквозь ликующих зрителей к окруженному солдатами эшафоту.

Толпа разъединила их. На Габриэль со всех сторон напирало и дышало довольное, жующее, сквернословящее простонародье с возбужденными, жуткими рылами. Она пыталась вырваться из скопища, громко звала тетку, но невысокая мадам Турдонне затерялась среди этих нелюдей. Наконец увидела ее: над знакомыми пышными пепельными волосами склонился тот самый зловещий гвардеец с бородавкой. Он что-то шептал Франсуазе на ухо, а та слушала, опустив голову. Так вот кто этот негодяй! Габриэль подозревала, что мерзавец всего-навсего любовник тетки, но теперь сообразила, что это он подбил доверчивую виконтессу на самоубийственную и безрассудную попытку спасения Марии-Антуанетты! Пока отчаянно протискивалась к ним, площадь шарахнуло, гул и вопли возвестили прибытие осужденной. Гвардеец растворился в толпе.

Выпрямив спину, выпятив нижнюю губу, приговоренная восседала в простой телеге. Она была в белом пикейном капоте, седые волосы на затылке уродливо откромсаны, локти туго связаны за спиной. Палач держал ее за конец веревки, как скотину. И все же королева легко поднялась на помост, глядя вдаль, поверх проклинающих ее зевак. На лестнице оступилась, потеряла туфлю, но даже не остановилась. Случайно натолкнулась на палача, извинилась, сама подошла к гильотине и прижалась к доске, словно торопилась покончить с переходом в вечность. Ее привязали. Площадь стихла. Доску с жертвой опустили, вдвинули в отверстие гильотины, на шею королевы приладили деревянную планку. Габриэль завороженно смотрела на торчащую из дыры седую голову не в силах отвести глаза, не веря, что неизбежное случится. Палач дернул за рычаг, лезвие неотвратимо заскользило в пазах, сердце Габриэль остановилось, и тут же грохнула, оглушила дробь барабанов. Палач нагнулся, поднял отрубленную голову, предъявил ее зрителям. Народ ликовал: в воздух летели шляпы, треуголки и фригийские колпаки. Виват, виват, да здравствует республика!

Королеву Франции обезглавили так быстро и просто, что стало невозможно надеяться на чудо собственного спасения.

ПОКА ЗЕВАКИ ПИХАЛИСЬ, обмакивая в кровь помазанницы припасенные платки, Габриэль и Франсуаза, уцепившись друг за дружку, выбрались из толкучки и побрели по пасмурным стылым улицам домой. Обе со вчера ничего не ели, ночью почти не спали, полдня простояли на площади, перед глазами маячило жуткое предвидение собственной участи.

– Мадам, какое счастье, что все это кончилось!

– Как вы можете так говорить? – потерянно пролепетала Франсуаза.

– Могу. Пока она была жива, она могла вас выдать. Впредь мы заботимся только о себе! Любой ценой спасаем только самих себя.

Франсуаза всхлипнула, она не переставала рыдать с той минуты, как увидела королеву в телеге.

– Дитя мое, это все моя вина. Мне следовало увезти вас отсюда, пока это было возможно, когда принцесса Ламбаль и герцогиня Полиньяк уехали. Куда угодно, хоть в ту же жуткую Московию. Но я боялась безденежья и чужбины. Я не могла представить, что дойдет до такого. Мне казалось, самая страшная жертва, на которую может обречь нас революция, – это обходиться без камеристки и парикмахера.

– Мадам, с кем вы разговаривали на площади?

– Я? Когда?

– Только что, тетя! Кто этот гвардеец?

– А… Понятия не имею, кто-то из толпы… Заявил, что рад смерти вдовы Капет. Мне пришлось что-то ответить… Мне даже кажется, я его раньше где-то видела… – Врать тетка так и не научилась. – А почему вы спрашиваете?

– Просто так, тетя.

«Кажется»! Зато Габриэль ничего не кажется, она прекрасно помнит руки и сопение этого типа.

– Кстати, впредь никаких «мадам», никаких старорежимных учтивостей, никаких версальских манер. С этого дня мы обращаемся друг к другу только по имени и на «ты».

Франсуаза слабо возмутилась:

– Это грубо. Я ненавижу это санкюлотское тыканье. Самое главное в нашем положении – это сохранять достоинство.

– Нет. – Следовало преодолеть жалость, воспользоваться редким у тетки приступом благоразумного страха, чтобы раз и навсегда прекратить самоубийственные глупости, которые та упорно считала долгом чести. – Самое главное – сохранить голову на плечах. И я не позволю вам погубить нас. Я сделаю все, чтобы мы выжили.

Франсуаза остановилась.

– Боже мой… – обхватила обеими руками собственную шею. – Интересно, что чувствуешь, когда отрубают голову? Как вы думаете, ей больно удариться о корзину? Она успевает о чем-нибудь подумать? – Франсуаза резко, истерически захохотала: – Может, отрубленная голова даже успевает о чем-то помечтать?

Габриэль схватила тетку за плечи, сильно тряхнула.

– Мадам, успокойтесь. Придем домой, я заварю нам прекрасного контрабандного чаю.

Ресницы Франсуазы еще слипались от слез, но в глубине маленьких золотистых глаз уже затрепетала, заискрилась смешинка.

– Вы думаете, чай может все исправить?

– Без молока и сахара – вряд ли. Но будьте уверены, тетя, я найду способ.

Теперь Габриэль знала, кто втянул наивную Франсуазу в безумную аферу по спасению королевы. Теперь она была не с пустыми руками.

XI

ВЕТВИ НА ДЕРЕВЬЯХ оголились, только кое-где еще висели несклеванные красные ягоды. Под ногами шуршали и пахли горечью гнилые листья. Александр метался по промозглому, слякотному Парижу длинным, быстрым шагом – руки глубоко в карманах суконного редингота, глаза уперты в мостовую. Не замечал улыбавшихся ему служанок, белошвеек, уличных девиц, грезил о Габриэль. На ходу обдумывал способы выяснить, виновны ли соседки в творящихся вокруг них преступлениях – от гибели старухи Жовиньи до предательства королевы. Позарез хотелось знать о дамах всю подноготную.

Начать решил с испытания честности ростовщика. Улучил время, когда ломбард был пуст от посетителей, спустился вниз и поприветствовал Рюшамбо с фамильярностью постоянного клиента:

– Доброе утро, уважаемый. Не появились ли у вас новые вещицы на продажу?

Рюшамбо молча встал, отпер железный шкаф в глубине комнаты, принес и положил на витрину за решеткой золотой медальон, обрамленный жемчугом. С миниатюрного портрета улыбалась красивая юная дама с высокой напудренной прической. Кто знает, не перерублена ли уже тонкая шейка прелестницы? Александр изобразил задумчивость, попросил показать еще что-нибудь. Рюшамбо вернул медальон в железный шкаф, вынес перстенек с небольшим сапфиром, окруженным мелкими бриллиантами. Александр опять старательно поколебался до того, как отказаться. Затем пришлось прослушать бой репетира брегета – в отличном состоянии, с точным ходом. Все вещи процентщик показывал только сквозь решетку. Господин Рюшамбо