— Ты меня не знал совсем, а если это любовь? Или…

— Маш, если это любовь, то такую любовь надо засунуть себе в зад и жевать, пока не переварится. Дело не в тебе, не в распрекрасном Игоре, не в его жене. Дело в том, что есть семья, какая бы ни была — она существует, со своими заморочками, конфликтами, праздниками, горем, а значить, строить её или разрушать — дело двоих, там не место третьему. И дети, конечно. Я постоянно наблюдаю изначальный вариант детей — открытых, наивных, лопуховатых гавриков, — и конечный — подростков с девиантным поведением, чья судьба, в общем-то, предрешена. Чаще всего в этом виноваты взрослые, не сумевшие засунуть свои амбиции, идиотизм, любовь себе в задницу, побороть свои пагубные привычки и зависимости, наградив сторицей своих детей. На это я злился, а не на то, что ты спишь с кем-то. Хоть с воплощением Сталина спи, но чужие семьи оставь в покое, они и без твоего или моего участия дерьма нахватаются.

— Я больше с ним не сплю, — пробурчала ошарашенная Маша, не зная, что ответить на проповедь.

— Да уж понял, — Сергей снисходительно улыбнулся. — Не стала бы любовница состоятельного мужика ютиться в коммуналке, да и он не позволил бы болеть в одиночестве, без врачебной помощи, а тем более — в компании постороннего мужика. Только не пойму, как он тебя бросил? — он мазнул взглядом по лицу Маши. — Я бы под расстрелом не отказался… — последнее он прошептал, но она всё равно услышала.

— Я его бросила, — возмутилась Маша.

— Сама?

— А кто ещё? — Маша вспыхнула. — Что в нём такого, что и бросить его нельзя?! Взяла и бросила, — обиженно пропыхтела девушка. Игорь, конечно, хорош собой, состоятелен, состоит из сплошных барских достоинств, снизошедших до холопки Машки Шульгиной, но и Машка не в статусе крепостной крестьянки, а значит, слово своё сказать может, хотя бы попытаться.

— Сильна ты, Машенька Константиновна, — уголок рта Сергея пополз вверх. — Спи, воительница, — он коротко поцеловал в губы, Маша не успела углубить поцелуй, как губы отстранились.

Но самым важным плюсом для Маши стало иррациональное чувство уверенности в Сергее, поселившееся в ней после инцидента прошедшей ночью. Маша проснулась от сильно позыва, она выпила на ночь много морса, результат не заставил себя ждать. Подхватилась, не останавливаясь на поиски очков, и рванула в уже знакомом направлении.

Квартира, которую снимал Сергей, была небольшая, около тридцати метров, одна комната, коридорчик, совмещённый санузел — явно сделанный в бывшей комнатушке, там даже было окно, заложенное наполовину кирпичом, сверху свисали плотные жалюзи, — и кухня с видом на дерево и газон-клумбу во дворе-колодце, Сергей сказал, соседка-пенсионерка сажает там цветы. Квартирка эта некогда была частью огромной коммунальной квартиры.

Каким-то образом хозяевам удалось отделить часть квартиры, сделав чёрный ход основным входом в квартиру, приткнув санузел и кухню. Получилась симпатичная, небольшая, нетипичная квартира в старом доме Васильевского острова. Одним словом, всё было компактно, и заблудиться там, даже с закрытыми глазами, было невозможно. Три шага — кухня, три шага — комната, до входной двери пять шагов.

Маша бы не заблудилась, просто, выходя из уборной, она вдруг вспомнила, что без очков. Именно вспомнила, потому что объективного дискомфорта она не чувствовала. Всё рядом, всё видно, пусть не чётко, но то, что стол — это стол, а не трамвай — понятно. Нужно было сделать четыре шага вперёд, она окажется в дверном проёме, прямо — стол, рядом — раскладушка, вдоль стены мебельная горка из полок и встроенного комода с взгромождённым на него телевизором, два шкафа. Диван — справа, сразу у проёма, значит, несколько шажочков, и она у цели.

Легко сказать, а Маша застыла, смотря невидящим взглядом вперёд. Очертания мебели, стен, рисунок на обоях — всё расплывалось. Машу парализовал страх. Как она будет справляться, когда зрение ухудшится? Что она будет делать, если ослепнет? Когда ослепнет? Ладони похолодели, спина покрылась испариной, она стояла посредине чужой микроскопической прихожей, как в центре бескрайней вселенной и терялась, терялась, терялась, рассыпалась в собственном страхе и ничего не могла с ним сделать, даже закричать в ужасе, только крепко держаться на ногах, которые упорно подкашивались от страха.

Она видела, что подошёл Сергей, и даже разглядела, что глаза в темноте у него вовсе не ярко-голубые, футболка и пижамные штаны мятые, а волосы взлохмаченные.

— Маша? — голос прозвучал глухо, встревоженно, как сквозь заслон воды. — Ты видишь меня?

— Нет, кажется, — совсем неуверенно пробормотала в ответ Маша, она хотела попросить очки, хотела выбраться из этого вязкого состояния ужаса, хотела закричать: «Сделай что-нибудь, хоть что!» и не могла даже пошевелить губами.

Сергей обошёл Машу, встал со спины, почему-то Маша чувствовала каждый его шаг, каждое движение воздуха, она ощущала кожей колебания микрочастиц вокруг себя, как в фантастическом фильме.

— Закрой глаза, — зачем-то сказал Сергей, он стоял за спиной, Маша точно могла сказать на каком расстоянии, до миллиметра, до количества молекул воздуха между ними. — Закрой, — звук она не слышала, она его ощутила шестым чувством, седьмым, десятым?..

— Закрыла.

— Крепко закрой, — Маша зажмурилась. — А теперь иди.

— Я боюсь, — отрывисто пискнула Маша и вздрогнула от горячего, опаляющего дыхания у уха.

— Держу тебя, иди, — а ведь он не держал вовсе, он только стоял рядом, сзади, не обхватывал за плечи, не придерживал за талию, даже не прислонялся. — Держу, — повторил голос, и Маша сделала шаг вперёд, почему-то поняв, что Сергей держит.

Как? Она бы не ответила. Держит. Словно его большие тёплые руки с длинными ладонями, такие мужские и надёжные, обхватили воздух вокруг Маши, зафиксировали его. И Маша теперь не упадёт вопреки всем законам физики, она не упадёт. Первые шажки были робкие, малюсенькие, страх всё ещё парализовывал, не давал дышать, не то что уверенно идти, но Маша продвигалась вперёд миллиметровыми шажками и чувствовала — её держат. Не прикасаясь, удерживают и упасть не дадут. Потом шаги становились уверенней, а последний и вовсе был расслабленным, даже спокойным.

Те пять шагов станут самыми длинными в жизни Маши, самыми тяжёлыми, невыносимыми, но она сделала их, и только сев на диван, открыла глаза, поняв, что по щекам катятся слёзы. Она долго проплакала, а потом так же долго целовалась, кажется, немного сойдя с ума от желания и бьющейся в висках эйфории.

Сергей тогда ушёл на раскладушку, сославшись на «нестабильное эмоциональное состоянии» Маши, а она была настолько нестабильна, что не обиделась, а потом сбегала на кухню, попила чаю, когда Сергей сделал вид, что уснул. И только вернувшись обратно, уставившись на небольшую тумбочку рядом с диваном, она поняла, что ходила без очков, и ей не было отчаянно страшно, всего лишь неудобно. Завернувшись в одеяло, Маша сладко засопела. Оставался ещё один выходной.

Он проснулся раньше будильника на два часа, спать не хотелось совсем. Покосился в сторону Маши, откуда слышалось равномерное сопение, и уставился в окно. Март, уже март, а за окном снега навалило больше, чем в феврале и январе вместе взятых. Для Питера не аномальная погода, дождь в декабре, снег в апреле, жара в мае и снова снег в июне — всё в пределах нормы. Как и привязанность к Маше, свалившаяся на Сергея острой, мальчишеской влюблённостью — нормально для молодого организма, уставшего переживать болезненный разрыв.