– Трехлитровую банку вон из тех, краску экологичную, пожалуйста, – Роза протянула продавцу образцы пластин на колечке с выбранными ею светлыми тонами. Продавец приподнял бровь, но все же отправился на поиск ведерок краски по образцам.

Роза считала, что самым правильным будет взять всего побольше, чтобы на месте прикинуть, что к чему подходит. Когда в смесителе все цвета перемешались, по пластиковым кнопкам на крышках можно было узнать, какие именно “деликатесы” прячутся в ведерках. Радуга. “Мама, – подумала Роза. – Мамины цвета. Цвета – это мама и дом”. Ведерки с красками только на вид были легкими. Розе пришлось добираться до станции метро на такси. У входа в хозяйственный магазин уже знакомый Розе вырезанный из картона в полный рост мужчина улыбнулся ей. Роза покраснела. Это же картон!

В метро длинноволосый уборщик посмотрел на Розу и покачал головой.

– У тебя что, сера в ушах?

– Где мы находимся? – запаниковала Роза.

– В разворотном кольце. Придется просто немного обождать, – сказал уборщик и присел вместе с ведром на угол соседней скамьи.

– Вот ужас-то! И как отсюда выбраться? Почему никто ничего не сказал? Мне нужно пересесть на автобус! – нервничала Роза.

– Было два объявления. А ты не услышала, – казалось, уборщика это забавляет.

Четверть часа спустя поезд примчался на станцию, Роза выбралась на верх платформы с сумками, полными красок и увесистых образцов, и затем, не обратив внимания на информационный стенд прямо напротив метро, уже через несколько минут снова оказалась на разворотном кольце.

– Ты что, никогда раньше не ездила в метро? – Ее вновь встретила веселая улыбка.

– Нет, просто я… Видимо, сейчас действует аварийная система. Я всегда так езжу.

– Если будешь продолжать в том же духе, останешься здесь до скончания дней, – уныло заметил уборщик, как будто подобное происходило здесь постоянно. – Выбор за тобой, но я бы на твоем месте посмотрел на указатели, сел в поезд, идущий в другом направлении, потом по эскалатору поднялся бы наверх и вышел на улицу, – его голос был дружелюбным.

Роза посмотрела на уборщика и тоже расплылась в улыбке.

– Что, много нас таких, невидящих и неслышащих?

– Хватает, – сказал уборщик, махнул рукой и направился вдоль вагонов.

– Куда идти – выбор за мной, – подумала Роза. – Начинают приходить умные мысли.

Дома Роза устроилась на полу, разложив перед собой валики для краски, коробки с образцами, пластины для обработки краев, шпатлевку, мастерок, скотч. Она уже и не помнила, когда в последний раз чувствовала себя такой собранной. Делала что-то для дома и для себя. Она будет красить. Перекрасит все заново. Время от времени нужно пересматривать свой жизненный выбор. Она красила бы и красила, поднявшись над тишиной, лживыми словами, дурными воспоминаниями. Над печалями детства, самоубийством Вели, болезнью отца, потерянной любовью, над годами, заполненными рутинной работой, над тупыми, костными, безжизненными делами, над скукой и стрессом. Над одиночеством. Добавила бы в черно-белые полосы жизни ярких красок и контрастного света.

Мебель нужно будет отодвинуть. Вытащить гвозди из стен. Расчистить кладовку. Хлама будет так много, что ей придется заказать специальный контейнер для вывоза мусора. Слишком много рухляди! Здесь не хватало места ни для чего другого. Для ребенка, например. Правда, Розин ребенок был уникально маленьким, просто микроскопическим.

Он уместился бы в чайной ложке или в замочной скважине, за ухом своей матери. Он мог просто заглянуть к ней, совсем ненадолго, как Вели, сказать: “Сюрприз, я здесь!” – и прежде, чем Роза успеет моргнуть глазом, исчезнуть. Откуда у нее взялась вдруг эта мысль о ребенке? Рейки и обклеенные скотчем края, дыры и зашпаклеванные трещины, пол, застеленный газетами…

Когда стена была загрунтована и Роза села на лестницу, оценивая свою работу, ей все представилось в ином свете. Новая грунтовка. Новое начало. Но прежде всего требовалось сделать большой проем для двери в стене спальни.

КОГДА ОННИ ПОВЕРНУЛ КЛЮЧ в замке безопасности, брелок на ключах тихонько звякнул. Его взгляд задержался на табличке с фамилией. Кто-то переклеил буквы? Онни отмахнулся от этой мысли и вышел на улицу во двор в то самое время, когда какая-то соседка поднимала крышку контейнера для металлических отходов. Онни почувствовал, что дама в упор уставилась на него, но когда обернулся, чтобы отключить от электростолба провод для обогрева автомобиля, женщины уже нигде не было видно. “Женщина, наверное, ожидала, что я поздороваюсь”, – сообразил Онни, газанув при выезде на шоссе.

Сумрачным утром Онни вошел в лифт в вестибюле офиса и нажал на кнопку с номером своего этажа. В ряду кнопок “верх” послушно зажегся свет. “Вверх, – подумал Онни. – Верх и вперед! Upwards! Onwards!” – прибавил он в надежде на то, что английские слова придадут убедительности его пожеланию. Лифт поднялся наверх примерно на пол-этажа и встал.

Шестилетний Онни сидел в платяном шкафу и дулся, а это он умел по-настоящему. Это был ребенок, который имел невероятно точное представление о границах своего “я”. Он педантично регулировал все, что появлялось или перемещалось по его территории. Из-за этого он не осмеливался высунуть даже мизинец за пределы личного пространства, и сложности возникали всегда, когда Онни с чем-то не соглашался или же испытывал чувство обиды.

Когда он не мог высказать, что именно нарушило спокойную гладь жизни, то единственной возможностью для него выразить протест было укрыться в собственном мирке. Сидя в платяном шкафу, Онни думал о том, что никогда не рассказал бы о себе никому из посторонних. Потрясения его внутреннего мира должны быть глубоко спрятаны от кого бы то ни было. Онни, аноним, научился полностью, как хамелеон, встраиваться в какой угодно контекст.

За секунду до фантастического падения Онни почувствовал себя парящим в воздухе. Это был краткий миг до того, как движение кабины изменило направление, и начался спуск с головокружительным ускорением, как на взлетной полосе, вниз, в темноту, туда, где Онни до этого никогда не был. Почему все так сложно?

– Наверх! – закричал Онни. – Я хочу наверх!

Его голос слабел, это было всего лишь злобное жужжание мухи в шланге пылесоса. Сегодня он и не попал бы наверх, потому что главное направление указывало – вниз.

Онни сунул диск с фильмом в дисковод компьютера, закрыл дверь в кабинет и откинулся в кресле. Мужественный человек Эрнест Шеклтон пробирался в тяжелейших условиях с экспедицией к Южному полюсу, а когда поход уже не мог продолжаться, непостижимым образом поддерживал силы и моральный дух экипажа.

Если бы Шеклтона вынуждали уволить под Рождество подчиненного во имя “эффективности и дальнейшего развития”, он бы точно отказался.

Он бы сказал: “Я защищу вас, даже если на меня навалятся одновременно депрессия и переговоры между работодателями и сотрудниками. Так оно и будет”. Если бы у Онни могли появиться слезы, они бы упали сейчас на стальной бювар. Но слез не было – только тяжелое гнетущее чувство. Раньше он не испытывал ничего подобного.