Он попытался встать, но тело болело. Ощупал лицо — глаза вроде не пострадали, темнота вокруг — не слепота, а ночь. В проеме открытой двери видны звезды. Да, ночь все еще продолжается. Или это другая ночь?

Приподнялся на своей подстилке с трудом, преодолевая боль, прислушался. Плеск и гул моря, вой собаки, и никаких больше звуков. И голос умолк. Он снова ощупал лицо — каждое прикосновение причиняло страдания. Борода почти совсем сгорела, и волос на голове почти не осталось. Если он явится в таком виде, пожалуй, его не узнают. Только являться ему больше не к кому — все его ученики погибли. Или остался кто-то? Кто его спас, кто привел сюда, в эту хижину? Голос… Он все время звучал и ужасно мучил, а теперь, когда замолчал, стало еще страшнее. Он, этот голос, конечно, не Бог, а всего лишь один из выживших его учеников, лишившийся рассудка от потрясения. И это хорошо, что не Бог. В таком жалком виде, в каком он сейчас, предстать перед Богом было бы стыдно.

Он вышел из хижины. Здесь было гораздо светлей от звезд. Осмотрел себя — белые одежды превратились в грязные лохмотья. Оглянулся на проем двери, ожидая, что тот, кто с ним разговаривал, выйдет следом. Не вышел.

Ветер холодил обожженную кожу, вызывая озноб, волны набегали на берег, и казалось, что вода, как зимой, ледяная. Даже зарево над городом, из которого он бежал, тоже почему-то вызывало дрожь и наводило на мысли о зимнем холодном дне. Зарево. Значит, пожар все еще не остановлен, значит, ночь та самая.

Собака подбежала к нему, обнюхала ноги и, вдруг чего-то испугавшись, отскочила в сторону. Да никакая это не собака, маленький глупый щенок, фигура и движения совсем еще детские. Он позвал щенка поцокиванием и похлопыванием по колену, потому что не знал его имени. Щенок приблизился на пару шагов и остановился, опасаясь подходить. Уставился выжидательно, уселся на песок, закинул заднюю лапу, чтобы почесать ухо с независимым видом, но не удержал равновесия и повалился на бок. Рассердился сам на себя, что роль взрослой собаки не выдержал, и бросился прочь, вдаль, по берегу.

Почему от него убежал щенок? Чего так испугался? Он всегда прекрасно ладил со всем живым, и все живое его принимало. Почему же теперь?..

Живое принимало в нем живого. Жизнь принимала жизнь. Что же теперь изменилось? Был пожар. Он не помнит, как оказался в хижине, не помнит, как спасся. Не значит ли это, что он и не спасся? Не значит ли это, что здесь, на берегу, одна лишь его голая, не нашедшая еще приюта — нового дома — душа, а его обугленное тело осталось там, в городе? Он мертв, и потому животное убежало прочь, испугавшись. Чего испугавшись? Дыхания смерти, которое все еще исходит от него, или… Или своего отражения. В нем оно узнало себя, свою новую сущность. Бездну узнало. Если ты долго смотришь в бездну, то бездна смотрит в тебя. Это тоже скажет не он и очень не скоро. Другой страдалец в других веках, жестокость мысли которого не оправдывается его страданием. Но ведь голос прав — это не имеет никакого значения. И даже то, что теперь он мертв, не важно, потому что смерть — это просто обратная сторона жизни, противоположная ей, но все же ее составляющая. А важно лишь то, что голоса больше не слышно. Только громко рокочет море, оглушительно громко, словно обвал в горах. Никакого спасения от этого грохота.

Он бросился в хижину, захлопнул дверь, но и здесь грохот его настиг. В ярости он стукнул рукой по подстилке — и грохот наконец-то затих. Будильник. Как он оказался в хижине, кто его сюда принес? Будильник — это то, что придумает не он, не сейчас…

Кончилась ночь — сквозь шторы пробивается тусклый осенний свет. Кончилась смерть — он проснулся.

Александр Иванович приподнялся на кровати, с сожалением огляделся — спальня в его квартире, самая заурядная на свете комната. Поднялся, нашарил тапки ногой под кроватью, поплелся в ванную — самое заурядное на свете утро самого заурядного человека. Сон прервался так некстати. Зачем он поставил будильник, ведь у него нет сегодня пар в университете, а на курсы идти только вечером? Сегодня он ближе всего подобрался к разгадке. Еще несколько минут, и он бы понял, кто он такой и зачем эти сны ему снятся. Но прозвенел будильник.

Александр Иванович пустил воду, встал под душ. На мгновенье представилось, что горячая вода причинит боль обожженной коже — ничего, обошлось. Вздохнув с облегчением и одновременно с сожалением, домылся, вылез из ванны и долго смотрелся в зеркало. Отрастить, что ли, бороду? Не поможет. Barbra non facit philosophum — борода не делает философом. Избитая истина. Кто тот, кем он увидел себя в сегодняшнем сне? Кто тот, другой? Кто человек, которым во сне он видит себя постоянно? Кто тот, который смотрит на него из зеркала? Какая связь между ними?

Зачем он поставил будильник? Еще немного, и он бы узнал.

Бледная дряблая кожа, волосы совсем поседели, ничего общего с тем смуглым красавцем, а ведь они ровесники. Неплохо бы сесть на диету, заняться спортом. В его годы рано становиться стариком. А впрочем, в его годы уже и умереть не рано.

Яичница с ветчиной, которую он себе приготовил на завтрак, совсем не тянула на здоровую пищу. День, проведенный на диване в душной комнате, ни под какие спортивные мероприятия не попадал. Но он плюнул на благие намерения и продолжал жить как жил. Да ведь не все ли равно, в каком теле обретается дух, если он уже нездоров? А его дух болен точно. Нужно это просто признать и наконец успокоиться.

Все началось примерно месяц назад. Он вдруг уснул прямо посреди занятия на курсах итальянского языка. Фраза: «Come si arriva alla spiaggia?»[4] — которую он диктовал своим ученикам, повторяя с различными интонациями, чтобы лучше запомнилась, перенеслась в сон.

— Come si arriva alla spiaggia? — услышал он молодой женский голос, проваливаясь в этот странный сон. Или уже провалившись? И подумал: «Надо Алине поработать над произношением». И стал внимательно слушать многословные объяснения с ненужными, путаными деталями, где и когда свернуть, по какой улице двигаться дальше, которые давал ей кто-то, кого ему не было видно. И послушно пошел, стараясь не запутаться в этом нагромождении улочек и переулков. Мастерская портного. Ну да, конечно же, это она. На манекене надета черная широкополая шляпа. Она ему очень понравилась, если бы он задумал купить себе шляпу, непременно выбрал именно такую.

Море появилось внезапно, словно сменился кадр в фильме. Теплый, теплый песок обволакивал ноги, солнце согревало и обещало вечное, беспредельное счастье. Наверное, и этот мальчик, бегущий по берегу, испытывал похожие ощущения, и его собака, вернее, щенок, тоже была совершенно счастлива. Идиллическая картинка. Может быть, слишком идиллическая. Идиллическая настолько, что становится тревожно. Что-то должно случиться…

Хижина появилась так же внезапно, как море. Черная заброшенная хижина на берегу. Он тогда еще не знал, что эта хижина — та самая, которая приснилась ему сегодня, но понял, что мальчику ни в коем случае входить туда нельзя. И хотел сказать ему об этом, но слова — русские и итальянские — перепутались, а вместо них в голове почему-то возникли цитаты из философов на древнегреческом. На пороге хижины мальчик оглянулся и голосом взрослого Ивана Молчанова, одного из его учеников, сказал что-то на языке уж и вовсе чужом, неизвестном. Он не смог его понять и бросился к хижине, но было поздно — мальчик вошел внутрь и…