С таблетками и микстурами нынче беда, а больных и увечных после двух войн много. А может быть, аптекарь приторговывает еще кое-чем. Вон у Адочки зрачочки широкие. Видел Иван такие — у тех, кто в госпиталях долго лежал, лекарства особые принимал, потом без этих лекарств уже жить не мог. У ротного командира — геройский был человек, даром что оказался потом белогвардейской сволочью и генералом, такие зрачки после пятого ранения появились.

Откуда-то изнутри у Ивана Афиногеновича начал подниматься чекист восемнадцатого года — торгует контра лекарствами, что у народа украл! За такие дела можно в расход пускать, без суда и следствия. Но на дворе нынче не восемнадцатый, а двадцать второй год и торговля не преступление! Посему, засунув куда подальше праведный гнев, Иван Николаев еще раз изложил — кто он и откуда.

Лев Карлович энергично поручкался с Николаевым, выставил стул, представил мамзель.

— Это Адочка.

— Аделаида Мицкевич, — поправила барышня. Усевшись совсем не по-женски закинув одну ногу за другую, закурила очередную папиросу.

— Адочка, ты бы расстаралась насчет чайничка, — льстиво попросил подругу Лев Карлович. — Гость наш с дороги, надо его чайком напоить.

Аделаида послушно взяла медный чайник и удалилась.

— Ну-с, почтеннейший Иван… э-э?

— Афиногенович.

— Значит, Иван Афиногенович… что там у вас?

— Записочка вам, с посылочкой.

Николаев полез за пазуху, вытащил увесистый шуршащий сверток. Что было в свертке, он догадался сразу. Так и дурак догадается. Но его дело маленькое — просил Кузя передать, он передал. А брать чужое Иван Афиногенович в жизни б не стал. (Трофеи, что с боем добывались, не в счет. Это законная добыча, за которую кровь проливали!)

Записочку Лев Карлович прочитал, хмыкнул, передал Адочке, а деньги лишь полистал, но пересчитывать не стал. Не иначе пачка того не стоила.

Адочка, одевшись (за ширмой все-таки), упорхнула. Попили чайку с колбасой и свежими булками, поговорили о жизни. А вечером аптекарь повел гостя на какую-то окраину. Пока добирались на извозчике, Николаев еще понимал, где они, но потом Карлович повел его какими-то дворами, огородами, петляя и путая следы, словно заяц. Иван, если бы и хотел, все равно не сумел бы запомнить дорогу — не настолько он знал Питер. Добравшись до невзрачного домика под драночной крышей, без забора, аптекарь постучал в дверь особым стуком, изображая мелодию.

— Кто? — донеслось из-за калитки.

— Аптекарь с другом, — отозвался Вольтенков.

— Что за друг? — продолжался допрос.

— Верный, — так отрекомендовал спутника Лев, и калитка открылась.

Первым, кого увидел Николаев внутри дома, была уже знакомая мамзель. Ада Мицкевич скромненько сидела в уголочке и дымила папироской, пытаясь не попортить ярко накрашенные губки. На сей раз была одета более соответствующе — в кремовую юбку и лиловый жакетик, а голову украшала вычурная шляпка с замысловатым пером. Если у Ивана и были сомнения, кто такая Аделаида, то теперь они окончательно исчезли.

Но "ночная бабочка" интересовала Ивана меньше всего. Гораздо интереснее были трое мужчин, сидевших вокруг стола с едой. Бросилась в глаза огромная сковородка с жареным мясом, глубокая миска с вареной картошкой. Николаев, хотя и угостил его Карлович хлебом с колбасой, невольно сглотнул слюну. А выпивки всего полуштоф. На троих мужиков да под хорошую закусь — всего ничего.

— Вот, друзья мои, товарищ из города Череповца, — велеречиво произнес Лев Карлович. — Думаю, что он тот, кто нам нужен. Рекомендации самые благожелательные, а кроме того — честнейший человек. Вез с собой кучу денег, все в целости и сохранности довез. Зовут Иваном Афиногеновичем.

Решив, что миссия выполнена, аптекарь отошел в уголок, уселся рядом с мамзелькой и принялся ей что-то нашептывать на ушко.

Иван Афиногенович, без приглашения уселся на табурет, начал сворачивать, "козью ножку" исподлобья оглядывая и оценивая присутствующих. Он с самого начала подозревал, что Кузька его отправит к бандитам. А куца еще? В половые наниматься или в вышибалы?

Бандитов бывший командир взвода не уважал, но терпел. Как-никак тоже борцы с царским режимом, хотя и несознательные. Но эти мужики на бандитов не походили. Вот разве что один, если по манерам и одежде смотреть, из "блатных". Лет тридцати, морда небритая. Мясо глотает, не прожевывая, словно боится, что отнимут. На ногах щегольские сапоги, за которые, по царским временам, пятьдесят рублей брали (жалованье полковника за месяц!), а штаны устряпаны чем-то грязным. Новый пиджак напялен на грязную рубаху. Пофорсить любит, а вот следить за собой не приучен. И одежда будто бы с чужого плеча. Второй — коренастый мужчина лет сорока, бритый налысо, одетый в выцветшую от частых стирок гимнастерку, туго подпоясанную армейским ремнем. Движения выверенные, неторопливы. Встреть Иван такого на фронте, принял бы за командира батальона, не меньше. А вот третий… Совсем молодой — навскидку года двадцать два — двадцать пять, в костюмчике, облегающем фигуру, при галстуке-бабочке. Если бы не оттопыренные уши и не шрам на левой щеке, то совсем красавчик. А шрам этот не от ножа, не от пули. Не то осколок гранаты, не то шрапнелью зацепило. Стало быть, воевал паренек.

Молодой и лопоухий ничего не говорил, не пил, только крошил кусочек хлеба, лежащий перед ним, но по его облику Иван Николаев понял, что этот-то и есть тут главный. По прежним-тο временам, совсем молодой и зеленый, но то по прежним. Видел Иван и двадцатилетних комиссаров и командиров рот. Слышал, что какой-то пацан в шестнадцать лет командовал полком, но то враки. Ни один комдив не поставит на полк желторотика. Взводом командовать, ротой, на крайний случай — худо-бедно сойдет, а на полк рано. Да что там на полк, на батальон рановато. Будь он семь пядей во лбу, но батальон положит, потому как окромя мозгов еще опыт нужен. А вот этот мог бы командиром быть. Комвзвода — хоть сейчас, а через годик можно комбатом ставить.

— А скажи мне, товарищ, какова у тебя политическая платформа? — вдруг спросил бритый.

От неожиданного вопроса Иван поперхнулся дымом. Онто ждал, что спросят — как зовут, да откуда взялся. Но не растерялся, доложил:

— Платформа моя простая, революционная. Я с семнадцатого года за революцию. Зимний не брал, врать не стану, но против Деникина воевал и против Врангеля. Я — за народную власть.

— Так революционная платформа, она не одна, — ухмыльнулся бритый. — И власть трудового народа каждый по-своему понимает. Есть большевистская платформа, есть меньшевистская. А еще есть социал-революционеры. А чем большевики от меньшевиков отличаются, знаешь?

Чем отличаются меньшевики от большевиков, а те и другие от эсеров, Иван знал. Знал, что большевики и меньшевики были вместе, но потом разошлись по вопросу о диктатуре пролетариата — Ленин был "за", а меньшевики против. Знал еще, что эсеры хотели свергнуть царя и министров "индивидуальным террором", а это глупо, потому что только революция могла смести старый режим. Но вести разговоры о политических партиях Николаеву не хотелось.