– Отпустите! Что вы делаете! – вопил телеграфист, изогнувшись перед окошком.

– Извольте старый бланк, – хладнокровно попросил Ванзаров.

– Вы мне руку сломаете! Больно! А-а-а-а…

– Нет, не сломаю. Но не выпущу. Бланк вчерашней телеграммы, пожалуйста.

– Да нету у меня его! – обливаясь слезами, взвыл Коростылев.

– А где он?

– Господин потребовал вернуть…

– Почему отдали? Не положено.

– Показал удостоверение охранки… Ой, больно! Пустите!!

Тиски ослабли, но не выпустили.

– Кто отправлял телеграмму? – спросил Ванзаров.

– Я, я отправлял… Сидел на ключе… Ох, руки не чувствую…

– Судя по стоимости, текст короткий, несколько слов. Помните?

– Нет… Не помню… Что-то такое обычное… Почему не приехал…

– Кто адресат?

– Да не помню я такой ерунды! – взмолился Коростылев. – За день столько всего мелькает… В Варшаву, какому-то поляку отправлял…

– Почему решили, что поляку?

– Фамилия такая нерусская, смешная…

– Попытайтесь вспомнить.

– Ох, не могу… Да я свою уже не помню, не то что адресатов… Говорю же: смешная и короткая!..

Клещи разжались. Коростылев вытянул через окошечко помятую руку, прижал к груди и стал нянчить, как младенца.

– Я буду жаловаться, – пробормотал он сквозь стоны.

– Как вам будет угодно, – ответил Ванзаров.

В спину ему неслось чуть слышное: «Палач… Ничего, придет час расплаты…»

Чиновник сыска ничего не ответил, но подумал: неладно что-то в империи, если телеграфист горит такой ненавистью к полиции. А ведь оба служат в МВД.

21

3_й участок Казанской части

Проводить осмотр жертв преступлений Аполлон Григорьевич был вынужден в больничных моргах и мертвецких полицейских участков. С куда большей охотой он раскладывал бы тела на своем лабораторном столе, который вынес столько химических опытов, что словно покрылся чешуей дракона, которую ничем не возьмешь.

Заслуженному удобству криминалиста мешал департамент полиции. Вернее, то, что кабинет и лаборатория размещались на третьем этаже здания на Фонтанке. Как-то раз Лебедев распорядился внести тело. Как назло, в самый неподходящий момент по лестнице спускался директор департамента со свитой чиновников. А тут санитары вносят «чурбанчик» свежеразделанный, у которого отрублены руки и голова. Ну, и для полного счастья простынка с трупа слетела…

Когда господина Зволянского привели в чувство, отпоив «Слезой жандарма», Лебедеву было строжайше приказано: не сметь, гадость в департамент не таскать. Лебедев никак не мог понять: и чего так боятся мертвых? Живых надо бояться, они преступления совершают.

В мертвецкую участка его препроводил лично Вильчевский. Пристав, как мог, выразил свое почтение знаменитости и поспешил удалиться, предоставив Аполлону Григорьевичу копаться, сколько душе будет угодно, чем он и занялся, натянув толстые резиновые перчатки до локтей и кожаный фартук ниже колен.

Снимать сырую одежду было делом неблагодарным. Лебедев воспользовался хирургическими ножницами. Прежде чем резать, осматривал каждый клочок ткани. Когда же добрался до побелевшего тела, в ход пошли привычные инструменты, которые по мере надобности извлекались из саквояжа. На вскрытии Лебедев работал как хорошо смазанная машина, не делая лишних движений, всегда четко и точно.

Начав с внешнего осмотра, он перевернул тело на живот и проверил затылок. Ничего любопытного, кроме одной мелочи. Чтобы проверить себя, Лебедев разгладил Квицинскому волосы. Ошибки быть не могло.

– Надо же… Ну, пусть так, – пробормотал Аполлон Григорьевич.

По привычке он запоминал все, а потом сразу составлял протокол. В этот раз и протокол не был нужен. Что ж, тем лучше. Перевернул тело на спину. Проведя надрез и осмотрев сердце, легкие, желудок, Лебедев набрал в пробирки материал для проведения анализов. И без них картина была ясна. Большой опыт говорил, что ничего странного нет. Однако Аполлон Григорьевич испытал необычное беспокойство: как будто в этой смерти было нечто нетипичное, неправильное, с чем еще не сталкивался.

22

Набережная реки Мойки

Знаменитый «Донон» располагался невдалеке от Дворцовой площади. Устраивать здесь торжественные обеды и праздничные банкеты считалось хорошим тоном или высшим шиком – в зависимости от того, для какого сорта публики было торжество. Впрочем, пообедать в свое удовольствие было еще приятней. Недешевая кухня ресторана ценилась в Петербурге и гремела на всю империю не менее, чем московский «Славянский базар» или «Эрмитаж». В старой столице все-таки брали за образец вкусы купцов, а в столице Северной замахивались куда выше: на Париж и прочую Европу.

В этот час в «Дононе» было пустынно. Поздние завтраки давно закончились, а вечерние обеды еще не думали начинаться. К Ванзарову вышел метрдотель Мельпе, благообразный и манерный господин, готовый услужить гостю в любых его желаниях. Гастрономических, разумеется. Однако гость не желал ни водки, ни коньяку, ни вина, ни шампанского, ни настойки, ни салатов, ни закусок холодных или горячих, ни почек, ни ростбифа, ни де-воляй, ни осетрины, ни икры черной паюсной, ни даже пирожных с кремом и свежей клубникой. Он вообще не желал ни есть, ни платить, а предъявил счет. Причем оплаченный.

Мельпе только взглянул и сразу вспомнил вчерашний ужин, только не решался выдавать маленькие секреты гостей. Ванзаров быстро убедил его, что выдавать придется. Прикинув, что водить за нос сыскную полицию себе дороже, метрдотель стал словоохотлив. Он сообщил, что господина, заказавшего отдельный кабинет, видел, пожалуй, впервые. Во всяком случае, у них гость настолько редкий, что не запомнился. И видеть его больше не желают. Приехал он раньше дамы и сразу потребовал три бутылки шампанского. Официант видел, как он опустошил бутыль из горлышка. Гусарам такое позволительно, но не штатскому человеку в дорогом костюме с брильянтовой заколкой в галстуке.

Вскоре появилась дама. Он приказал подать ужин, которого хватило бы на пятерых. После чего потребовал оставить их одних. Официанты в ресторане вышколенные, ко всему привычные, особенно что касается отдельных кабинетов.

Прошло немного времени, как из кабинета стали раздаваться крики. Официант заглянул и увидел, что господин пытается сорвать с дамы платье, чему она противится. Между ними шла борьба, как вдруг она вцепилась ему зубами в ухо. Господин закричал и выпустил даму. Она стремглав выскочила из кабинета и выбежала из ресторана. Господин грязно выругался, потребовал еще шампанского, после чего оставался в кабинете не менее полутора часов, выпил три бутылки и расплатился по счету. Причем не оставил на чай ни копейки. В отместку официант не стал звать ему извозчика, он сам оделся и поплелся по Мойке.