из отписок и постановлений, набирает в войско верных вассалов и договаривается с союзной номенклатурой об ответном набеге, — Вот, тебе передать просили…

Сунув в руки отцу бумажный пакет, хищный колобок потерял к нам всякий интерес, и, мазнув напоследок взглядом, выкатился из ангара. Что-то там, снаружи, он счёл достойным своего внимания, и яростный председательский мат, прозвучавший боевым кличем варварского вождя, поднял над полем ворон.

— У тебя руки чистые, распечатай, — велел отец, усаживаясь на чурбачок и доставая из кармана папиросы.

Обтерев для верности руки, аккуратно рву пакет, видя, как дрожат у отца руки, и как спички, раз за разом, ломаются от безуспешных попыток прикурить. Внутри — казённый конверт…

… и руки теперь задрожали не только у отца. Осторожно вскрываю его, и читаю:

— … реабилитация… — а буквы, чёрт бы их подрал, расплываются и пляшут перед глазами, — … за отсутствием состава преступления…

— Д-дай! — выдохнул отец, — Не в руки! Так держи…

Он прочитал письмо, а потом ещё, и ещё…

— Ну, вот… — криво усмехнувшись, сказал он, — я теперь полноправный гражданин СССР…

В несколько затяжек докурив папиросу, он некоторое время молча сидел, глядя перед собой, и кажется, даже не мигая. А механизаторы, деликатно отошедшие, пока я вскрывал пакет и письмо, вроде и не подглядывали, но каким-то неведомым образом уже в курсе, и звякают стеклом, поглядывая в нашу сторону.

— Ну, Аркадьич… — широколицый тёзка широким жестом протянул отцу наполненный до краёв стакан, — прими!

Отец взял его, и выпил, как воду, не морщась и не закусывая.

— Ну… давай! — мозолистая пятерня тычет стакан мне в лицо, — Давай!

— Не… не любитель! — кошусь на еле заметно усмехающегося отца, малость отживевшего и закурившего по новой, — Да и так…

— А чего? — не понял парень, чуть даже обидевшись, — Работаешь, как мужик… А-а, всё-то у вас, городских, не как у людей! Я вот с десяти лет работаю в колхозе, и значит, наравне со всеми стакан в обед! А как иначе-то?

— Да уж… — вздохнул отец, — иначе никак!

— Вот и я говорю! — обрадовался было доброхот, но отец, потушив бычок, уже показал мне глазами на нужные инструменты и полез в железное нутро. В конце концов, у нас сдельщина, и чем раньше мы закроем договор с колхозом, тем быстрее сможем уехать из, чёрт бы её побрал, Вологодчины…

Глубоко вздохнув, втягиваю воздух, пахнущий солярой, бензином и смазкой, раскалённым металлом и старым выкрошенным бетоном, разнотравьем с полей и водкой пополам с потом от вусмерть усталых мужиков, и, выкинув к чёрту посторонние мысли, подхватываю инструменты и лезу помогать отцу.

После того памятного разговора, когда старый друг бабушки…

… или быть может, человек, представившийся так, но ведущий собственную Игру.

… сказал нам на время уехать из Москвы, обещая решить вопрос, прошло почти три недели, и лето уверенно катится к августу.

Оглядываясь назад, я не могу поверить, что столько событий уместилось в эти несколько недель, и едва ли каждый день заполнен событиями, эмоциями, новыми локациями и людьми так, что ещё чуть, и лопнет, рассыпавшись на тысячи крохотных хроноворотов! Каждая минута осязаема и ощутима, и сколько же, чёрт подери, произошло всего!

Здесь, в колхозе, работая с отцом по четырнадцать часов в день, я успел несколько раз подраться со сверстниками и парнями постарше, помириться, выпить, съездить в кузове грузовика в соседнее село в толпе таких же хмельных подростков с дрекольем, полный злым, предвкушающим азартом, лишиться (снова!) девственности с одной из молодок…

… а сколько всего было передумано и проговорено! Сколько странных, горячечных мыслей о себе и родителях, бабушках и дедушках, их связях в Коминтерне, и может быть…

… может быть — всё!

Это человек из тех времён, когда работали на несколько разведок разом, вели собственную Игру, и, в конце концов, сами запутывались, на кого же они работают! Я не удивлюсь… или вернее, не слишком удивлюсь — ни-че-му…

Да, вернее всего, это осколок Коминтерна, или может быть, представитель полумифического Партийного Контроля, но… идиш? Это открывает ряд вопросов…

А если вспомнить, что мой дедушка немец…

… хотя это — совсем уж вряд ли! Но всё же, всё же…

Но самое паршивое, что, как ни крути, мы в этой партии не игроки, а пешки, разменные фигуры. Нами играют, и это невозможно контролировать, как и невозможно понять — кто⁈ МОССАД, КГБ, Четвёртый Интернационал[i], или может быть, человек из спецслужб, давно вышедший на пенсию, действительно помогает нам по старой памяти, просто потому, что был когда-то давно влюблён в бабушку.

Отказаться, пойти в КГБ… лучше не будет! Мы говорили об этом с родителями, и вскрылось, чёрт подери, такое… Странное, подчас страшное, и часто — то, во что невозможно поверить нормальному обывателю. А вернее — не хочется верить…

Это какой-то странный и сюрреалистический политический детектив в стиле нуар, где мы не главные и даже не второстепенные, а вернее всего — эпизодические персонажи. Догадок много, и даже слишком!

Вернее всего, нам помогают не просто так, а надеясь, с нашей помощью, выйти на какие-то архивы…

… но, сука, какие⁈ Родители отца были хорошо знакомы с доброй половиной опальных советских вождей, и могли принято что-то на сохранение, а могли и сами вести какие-то записи.

Да и отец мамы тоже мог хранить какие-то тайны… и гадать можно бесконечно! Одни только намёки и догадки, на которые наложились фантазии, и теперь сам чёрт не распутает этот клубок.

Вероятнее всего…

… во всяком случае, я очень на это надеюсь!

… неведомый доброхот, оказав поддержку, просто исчезнет из нашей жизни, и всем наши страхи, все фантазии, с течением времени просто истлеют.

А если нет? Если придётся потом платить по счетам, и притом — с процентами⁉

* * *

Высунув голову из окна, водитель ловко подъехал задом к парадной, и грузовичок, взбрыкнув, резко остановился, спугнув облезлую кошку, осторожно крадущуюся с дохлым голубем в зубах. Взмявкнув неслышно, та выронила было голубя, но тут же, подхватив его, кинулась прочь, пригибаясь к асфальту.

— Ну всё, приехали! — хрипло сообщил водитель, лихо сбивая кепку чуть на бок, и, хохотнув, добавил, изменив зачем-то голос, — Которые тут временные? Слазь! Кончилось ваше время[ii]! Гони давай трёшку, да сгружай своё барахло!

Отец рассчитался, вылез из кабины и помог супруге слезть, после чего мы быстро сгрузили наши вещи на асфальт возле подъезда. Минута, и грузовик, поддав назад и обдав нас вонючим выхлопом, укатился прочь, распугивая народ.

Поставив чемодан на асфальт, окидываю взглядом дом, в котором нам